Человек у руля - Нина Стиббе

Мы написали мистеру Свифту, ветеринару, и поблагодарили его за спасение Дебби. Мама горячо ратовала за это, даже настаивала на формулировке «вы проявили большую чуткость». Я считала, что это необязательно, в конце концов, он просто делал свою работу. Никто из нас не подумал написать письмо с благодарностью Дорис, усатой женщине в шлепанцах, которая сыграла в спасении Дебби не меньшую роль, чем ветеринар, а она, возможно, обрадовалась бы такому письму.

Никто не знал, что сталось с нашим дорогим банным полотенцем. По мнению сестры, его забрала медсестра в качестве бонуса. Оно же роскошное и почти новое.

Случай с Дебби стал еще одним свидетельством того, как хорошо себя проявляла мама, когда случалось что-нибудь плохое. Это всегда нас удивляло, ведь с повседневными делами она совершенно не справлялась. Особенно хороша она была, когда случалось что-то по-настоящему плохое или кто-то умирал, причем не столько в практическом отношении, сколько в том, чего люди обычно чураются, – например, навестить родственников умершего. Она знала главное – не нужно избегать случившегося, притворяться, будто ничего не произошло. Она знала, что в горе нужно погрузиться.

Когда ее бабушку задушили агатовые бусы с подвеской в виде черного кота, приносящего удачу, она бросилась к матери и излила на нее свою любовь. И хотя ей не нравилась ни мама, ни бабушка, она приехала в Килмингтон, где разливала виски со льдом, зажигала две сигареты одновременно и рассказывала, с каким вкусом бабушка подбирала шарфы. Потом у подруги семьи вдруг однажды ночью муж умер без всяких на то причин, вот взял и не спустился к завтраку, и она примчалась к подруге на автомобиле и сказала о покойном такое, чего больше никто бы и не подумал сказать. Он был таким добрым. Таким внимательным на дороге. Так тонко чувствовал Бетховена – и прочее в том же высосанном из пальца духе, но подруга не возражала, потому что человек умер и ей требовалась поддержка.

К сожалению, когда ее собственный отец с земли в полночный час ушел без боли, способность стоически переносить трагедию маму покинула. Она была словно бесполезный камушек на дне реки. Мама не ждала его смерти, и в ней пробудились недобрые чувства. Она вбила себе в голову, что ее мать и семейный доктор слишком поторопились помочь отцу отойти в мир иной. Очень жаль, потому что она, знавшая, как себя вести в таких ситуациях, вдруг обрушила на родных самые ужасные слова, показав им, какую угрозу для них она представляет. Мы с сестрой пытались вернуть ее в нормальное русло, повторяя «ну что ты, мама, не говори так», но она стряхнула нас (в переносном смысле) и проорала в трубку: «Если он был так болен, почему вы не позвонили мне и не сказали, чтобы я приехала попрощаться?» На что ее мать ответила: «Я подумала, что ты будешь слишком пьяна».

Я заранее знала, что от пони Максвелла будут одни неприятности. Так оно и оказалось. Я не хочу писать о нем слишком много, потому что планирую целую книгу, посвященную ему, а в этой он сыграет только эпизодическую роль.

Вначале он вел себя так странно, что я со страхом гадала, что все это значит. Позер, иллюзионист, способный сбежать из запертого помещения, вор и само воплощение эгоизма. Пони Максвелл был необыкновенным пони, и, разумеется, свалился он на меня – мое вечное везение.

Если я садилась на Максвелла верхом, когда ему этого не хотелось, он старался скинуть меня, когда трусил мимо дерева или стены. Когда же я научилась держать равновесие, он поменял тактику: резко наклонялся вперед, будто споткнулся, рассчитывая, что я перелечу через его голову, когда же я научилась вовремя пригибаться, он взял за обыкновение вставать на дыбы. Правда, проделывал это только в тех случаях, когда ему не хотелось гулять. А, честно говоря, гулять он любил. Но если ему вдруг приспичило домой, он просто разворачивался, и все тут.

Если же на него садилась сестра, он вел себя гораздо покладистей, потому что она была опытной наездницей и не стеснялась использовать стек. Я же была из тех, кто не распускает плеток, и Максвелл это понял сразу. Дошло до того, что я не могла выезжать вместе с сестрой, потому что Максвелл так ее доводил, что она хлестала его прутиком бузины. И если он видел, что сестра намерена составить нам компанию, то отказывался следовать за ней, предчувствуя побои.

В истории, которую я хочу поведать, речь идет о том, как мы завели Максвелла на второй этаж, и о том, какие неприятности это повлекло. Мамы тогда дома не было. И хотя позже мы не сказали ей, что именно произошло, она сама догадалась. А узнав подробности, повела себя как обычная вредная мама и заставила нас в качестве наказания вычистить курятник (обычно этим занимался мистер Гаммо), после чего во мне пробудилась неприязнь к курам. Наказание показалось мне несправедливым, потому что мы ведь не затаскивали Максвелла на второй этаж силком, он сам пришел, а мы его просто позвали – никто же не думал, что он и в самом деле поднимется. Он совладал с лестницей, поскольку был воистину необыкновенным пони. Необыкновенным пони, которого мы купили по настоянию мамы и которого я вообще не хотела.

Я попыталась разъяснить это маме, но она терпеть не могла длинные предложения и мнение свое составляла по первым словам.

– Мы не совсем завели Максвелла на второй этаж, – начала я, но, прежде чем успела продолжить, мама обвинила меня в том, что я пытаюсь выдать черное за белое.

День тот начался неплохо. Мама уехала в больницу на такси – «форде зодиаке» Дениса, механика на пенсии. Она не хотела сама вести машину, потому что целью ее поездки был аборт. Отцом являлся мистер Олифант (и, по моему убеждению, ему и следовало ее отвезти), и, похоже, он пришел в ужас, услышав о беременности, потому как у него уже имелось шестеро детей от жены, ужасно прилипчивой женщины, которую мы видели на Летней ярмарке, она тогда все норовила пройтись с ним под ручку, и это несмотря на терпящий крушение брак.

Мама сказала, что в результате расстроилась в два раза сильнее – из-за того, что мы повели себя так по-дурацки, когда она была на ужасной процедуре и чувствовала себя совершенно несчастной.

А произошло вот что.

Мама уехала в «форде зодиаке» механика на пенсии, а мы пошли играть на ее кровати под балдахином – мы любили там играть, но нам редко представлялась такая возможность, потому что обычно кровать была занята мамой.

С кровати через открытые балконные двери мы увидели, что Максвелл вырвался из загона и нюхает в саду все подряд – любимое его развлечение. Мы позвали Максвелла в стиле его бывшего владельца из школы верховой езды («подь сюды, подь сюды») и, к нашему невероятному удивлению и восторгу, вскоре услышали цоканье копыт по интересной лестнице. И вот Максвелл возник в дверях маминой спальни и ловко процокал по полированному деревянному полу, его большие карие глаза в обрамлении каштановых с черными кончиками ресниц с удивлением взирали на неведомое место. На краткий миг я даже ощутила симпатию к нему. Не стану отрицать, он был красивым пони. Куда красивее серого, несколько невыразительного Саши.

К сожалению, Максвелл ступил на ковер, споткнулся и забеспокоился. В следующий миг он зацепился за ниспадающий на пол полог, сорвал его с латунных колечек, и ткань накрыла его. Максвелл яростно замотал головой, задел изящную мамину табуретку из грецкого ореха, она отлетела в сторону и с треском переломилась пополам.