Делай деньги! - Терри Пратчетт

Воспоминания огорошили его. Горошина за горошиной. Зубы! Проклятые вставные зубы! Криббинс на них нарадоваться не мог. Он выдрал их изо рта ограбленного им старика, пока бедняга лежал и помирал со страха! Он все шутил, что его зубы себе на уме. И они плевались, и выскакивали, и заговаривались, и сидели во рту так криво, что однажды перекрутились там и укусили его за глотку! Он вынимал их и разговаривал с ними! И – ааагрх – они были такие старые, и все в пятнах! Вырезанные из моржовой кости, они были снабжены тугой пружиной, и иногда голова Криббинса откидывалась так далеко, что можно было заглянуть ему прямо в ноздри!

И все это выплыло на поверхность, как дохлая рыба в аквариуме.

Его звали просто Криббинс. Никто не знал его имени. Мокриц сошелся с ним, хм, лет десять назад, одной зимой в Убервальде, и они провернули старую аферу с наследством. Криббинс был намного старше Мокрица и до сих пор испытывал какие-то гигиенические трудности, из-за чего от него всегда пахло бананами.

А каким он был мерзавцем. Профессионалам знакомо понятие чести. Всегда есть люди, у которых ты не станешь красть, и вещи, которые ты не станешь красть. У тебя должен быть стиль. Без стиля не взлетишь.

У Криббинса не было стиля. Он не был агрессивен – особенно если был риск получить сдачи, – но в нем сидела какая-то обобщенная, гнусная, вкрадчивая злоба, от которой у Мокрица скребло внутри.

– Какие-то проблемы, господин фон Липвиг? – спросил Бент, сверля Криббинса взглядом.

– Что? О… нет… – сказал Мокриц и подумал: «Это шантаж». А все из-за той картинки в газете. Но Криббинс ничегошеньки не мог доказать, ничего…

– Ты меня с кем-то спутал, господин, – сказал Мокриц. Он огляделся. Очереди продвигались, никто не обращал на них внимания.

Криббинс склонил голову набок и посмотрел на Мокрица с любопытством.

– Путаю, гошподин? Может быть. Очень может быть, что и путаю. Вечно в пути, каждый день новые знакомства, ну, ты понимаешь – хотя откуда бы тебе понимать, если ты не Альберт Штеклярш? Однако странно, господин, у тебя ведь его улыбка, а улыбку, ее сложно изменить, она же как бы впереди тебя, как будто ты шам иж-жа нее выглядываешь чавк. Улыбка у тебя в точности как у юного Альберта. Смышленый был парень, и до чего шустрый. Я его научил всему, что я знаю.

«…На что ушло десять минут, – подумал Мокриц, – и еще год на то, чтобы забыть. Это из-за таких, как ты, у преступников дурная слава».

– …ты небось спрашиваешь себя: можно ли отмыть горбатого добела? Мог ли тот пройдоха, которого я знавал много лет назад, сойти с кривой дорожки и встать на прямую? – Криббинс бросил взгляд на Мокрица и поправился: – Ой! Нет, конечно же нет, ты же меня впервые видишь. Но меня повязали в Псевдополисе, такие, брат, дела, бросили за решетку за злостное бродяжничество, и там я нашел Ома.

– А его-то за что? – Глупая шутка, но Мокриц не смог сдержаться.

– Не ерничай, господин, не ерничай, – серьезно ответил Криббинс. – Я изменился, кругом изменился. И мое дело нести благую весть, господин. – И тут, двигаясь со скоростью змеиного жала, Криббинс извлек из засаленного пиджака мятую жестянку. – Преступления мои тянут меня на дно, как цепи из каленого железа, господин, как цепи, но я жажду сбросить с себя это бремя через добрые дела и исповедь, особенно последнее. Мне многое надо снять с души прежде, чем я снова смогу спокойно спать. – Он погремел банкой. – На детишек, господин?

«Если бы я никогда раньше не видел, как ты отрабатываешь этот номер, я бы, может, и поверил», – подумал Мокриц. «Раскаявшийся вор» был одним из старейших трюков в их деле.

– Что, ж, рад это слышать, господин Криббинс, – сказал он. – Мне жаль, что я не тот друг, которого ты ищешь. Возьми от меня пару долларов… на детишек.

Монеты звякнули о дно банки.

– Премного благодарен, господин Стеклярс, – ответил Криббинс.

Мокриц только слегка улыбнулся.

– Вообще-то я не господин Стеклярс, господин… – «Я назвал его Криббинсом! Только что! Я назвал его Криббинсом! Он не называл мне свое имя? Он заметил? Наверняка заметил!» – …то есть, прошу прощения, я хотел сказать, преподобный, – выкрутился он, и обычный человек не заметил бы ни мимолетной паузы, ни умелой увертки. Но Криббинс не был обычным человеком.

– Благодарю, господин фон Липвиг, – ответил он, и Мокриц услышал и растянутое «господин», и ударное едкое «фон Липвиг». «Попался», – говорили эти интонации.

Криббинс подмигнул Мокрицу и зашагал по банковскому холлу, бряцая жестянкой под аккомпанемент собственных зубов, исполняющих жуткие стоматологические этюды.

– Горе, много горя тц! тому человеку, кто шловами обкрадывает ближнего, и да присохнет язык его к небу чпок! Не пожалейте пары медяков для бедных сироток шшишш! Братья и шештры! Тем, кто дает фссс!, вождаштшя, в общем и целом…

– Нужно позвать охрану, – заявил Бент. – Нельзя допускать нищих в банк.

Мокриц схватил его за руку.

– Нет, – сказал он настойчиво. – Не при всем же народе. Грубое обращение со служителем Церкви… на нас будут косо смотреть. Похоже, он скоро уйдет.

«Вот теперь он оставит меня мариноваться, – думал Мокриц, когда Криббинс как ни в чем не бывало направился к выходу. – Так он работает. Он раскрутит меня. И будет ходить за деньгами, снова и снова».

Допустим, но что Криббинс мог доказать? И нужны ли тут вообще доказательства? Если он начнет трезвонить об Альберте Стеклярсе, дело может принять дурной оборот. Бросит ли Витинари его на съедение волкам? Возможно. Скорее всего. Можно биться об заклад, что патриций не стал бы играть в воскрешение без аварийного плана.

У него хотя бы есть немного времени в запасе. Криббинс не станет спешить с окончательным ударом. Ему нравилось смотреть, как люди мучаются.

– С вами все в порядке? – спросил Бент, возвращая Мокрица обратно в реальный мир.

– Что? Ах да, в полном, – ответил он.

– Нельзя поощрять подобное поведение в банке.

Мокриц отряхнулся.

– Вот тут ты прав, господин Бент. Ну что, на монетный двор?

– Да, сэр. Но я предупреждаю вас, господин фон Липвиг, этих людей красивыми словами не подкупишь.

– Инспекторы, – проговорил господин Теневик десять минут спустя, пробуя слово на вкус, как конфету.

– Мне нужны люди, которые чтят высокие традиции монетного двора, – сказал Мокриц, не добавив: «…например, чеканить монеты очень медленно и брать работу на дом».

– Инспекторы, – повторил господин Теневик. За его спиной люди из подсобок мяли в руках фуражки, в изумлении уставившись на Мокрица, за исключением тех моментов, когда слово брал господин Теневик – тогда они смотрели ему в затылок.

Все они собрались в официальной подсобке господина Теневика, которая лепилась высоко на стене, как ласточкино гнездо. Стоило кому-то пошевелиться, подсобка скрипела.