Делай деньги! - Терри Пратчетт

– Мне нравийтфя Клямф, гофподин, хорошая фамилия. А по чафти имени, Экзорбит – первое, что приходийт в голова.

– Правда? И откуда оно там взялось? Нет, не отвечай… Экзорбит Клямс…

Мокриц поразмыслил, но в такую ночь – к чему спорить? Особенно когда такая ночь уже такая рань.

– Решено. Экзорбит Клямс. Пусть он даже имя «Дженкинс» забудет, – добавил Мокриц с тем, что впоследствии оказалось серьезной недальновидностью.

Мокриц проскользнул наверх в свою спальню, и ему даже ни разу не пришлось прятаться в тени. На рассвете охрана всегда не в лучшей форме. Все закрыто на все замки. Кто сюда вломится?

Внизу среди сводчатых совокуплений художник, ранее известный как Сычик, разглядывал эскизы Мокрица и чувствовал, что мозг начинает оживать. В традиционном смысле слова он отнюдь не был сумасшедшим. По определенным меркам Сычик был абсолютно здоров. Когда он сталкивался с миром, слишком шумным, сложным и непостижимым, чтобы с ним справиться, он сужал этот мир до размера небольшого пузыря, где было место только для него и его палитры. Там было тихо и уютно. Шум оставался где-то далеко, и они не могли следить за ним.

– Господин Игорь, – позвал он.

Игорь отвлекся от ящика, в котором копался. В руках он держал нечто вроде металлического дуршлага.

– Чем могу бывайт полезный, гофподин?

– Можешь достать мне старые книги с изображениями богов, кораблей и, например, с видами города?

– Йа, гофподин. На Лоббифтфкой улице быть антикварная букинифтичефкая лавка. – Игорь отложил прибор в сторону, достал из-под стола старую кожаную суму и, немного поразмыслив, положил в нее молоток.

Даже в мире новоиспеченного господина Клямса было так поздно, что уже рано.

– О, я уверен, это может подождать до рассвета, – заверил он.

– Я вфегда ходийт по магазинам в ночь, гофподин, – успокоил его Игорь. – Когда хочу поторговайтфя.

Мокриц проснулся слишком рано и увидел перед собой Шалопая, который стоял у него на груди. У него в пасти громко пищала резиновая косточка. На Мокрица в результате натекло немало слюней.

За Шалопаем стояла Глэдис. За Глэдис – двое в черном.

– Его светлость согласился тебя принять, господин фон Липвиг, – весело сказал один.

Мокриц постарался утереть слюну с лацкана пиджака, но преуспел только в том, что начистил костюм.

– А я хочу его видеть?

Один из людей в черном улыбнулся:

– О-о-о да!

– После повешений у меня всегда разыгрывается аппетит, – сказал лорд Витинари, аккуратно поедая яйцо вкрутую. – Ты не находишь?

– Эм… меня вешали только один раз, – сказал Мокриц. – Не сказал бы, что много думал тогда о еде.

– Дело, должно быть, в утренней прохладе. – Витинари пропустил его слова мимо ушей. – Она пробуждает чувство голода.

Впервые за время их встречи он с озабоченным видом посмотрел на Мокрица.

– Что же это? Ты не ешь, господин фон Липвиг? Нужно поесть. Ты выглядишь измотанным. Надеюсь, ты не устаешь на работе?

Мокриц пришел к выводу, что где-то по дороге ко дворцу он ступил в другое измерение. Наверняка именно это и произошло. Другого объяснения он не видел.

– А кого повесили? – спросил он.

– Сычика Дженкинса, фальшивомарочника, – сказал Витинари, вновь принимаясь скрупулезно отделять белок от желтка. – Стукпостук, быть может, господину фон Липвигу больше по вкусу фрукты? Или это твое любимое варево из орехов и злаков, истязающее кишечник?

– Сию минуту, сэр.

Витинари подался вперед, как будто посвящая Мокрица в тайну.

– Повар вроде бы готовит копченую рыбу для стражников. Очень укрепляет силы. Ты и верно какой-то бледный. Тебе не кажется, что он какой-то бледный, Стукпостук?

– Болезненно бледный, сэр.

Как будто в ухо ему по каплям лили кислоту. Мокриц лихорадочно соображал, но не нашел ничего лучшего, как спросить:

– Много ли собралось зрителей?

– Не очень. Похоже, мероприятие не получило достаточного освещения в прессе, – сказал Витинари. – И преступление не включало ведра крови. Народ от такого в восторге. Зато Сычик Дженкинс присутствовал, о да. Он никому не перерезал горла, но выпускал кровь из города каплю за каплей.

Витинари отделил весь яичный белок и съел его, оставив нетронутым яркий желток.

«Что бы я сделал на месте Витинари, если бы узнал, что мою тюрьму вот-вот поднимут на смех? Ничто так не подрывает авторитета, как смех», – думал Мокриц. А главное, что бы сделал он, если бы был на своем месте, где он, собственно, и есть…

Повесил бы кого-нибудь другого – вот что. Выбрал бы в кутузке какого-то несчастного примерно сходных очертаний, который ожидал там своего пенькового фанданго, и предложил ему сделку. Повесить его все равно повесят, только под именем Сычика Дженкинса. Потом огласят, что подсадной был помилован, но скончался от несчастного случая или чего-то в этом роде, а его старушка мать и жена с детишками получат мешок монет и избегут небольшого позора.

А толпа получит свою казнь. И Беллистеру теперь, если повезет, доверят разве что драить плевательницы. Правосудие или некое его подобие восторжествует, и всем дадут понять, что преступления против города стоит совершать только тем, у кого железная шея, и то не факт.

Мокриц поймал себя на том, что поглаживает шею. Даже теперь он иногда просыпался посреди ночи в тот самый миг, когда под его ногами разверзалась пустота…

Витинари не сводил с него взгляда. На его лице не то чтобы играла улыбка, но у Мокрица возникло щекочущее загривок чувство, что, когда он попытался мыслить как Витинари, его светлость проскользнул с этими мыслями к нему в голову, как большой черный паук с гроздью бананов, и принялся лазить там, где ему не место.

Тогда Мокриц со всей неотвратимостью понял одно. Сычик бы в любом случае не умер. Не с его талантом. Под дверцей люка для него открылась бы новая жизнь, как и для Мокрица. Он бы очнулся и получил предложение от ангела, которое для Сычика состояло бы в светлой комнате, трехразовом питании, выносе горшка по первому требованию и любых чернилах, какие он мог пожелать. С точки зрения Сычика, это был бы рай. А Витинари… заполучил бы лучшего в мире фальсификатора на службу своему городу.

«О боги. Я встал у него на пути. Я на пути у Витинари».

Оранжево-золотистый шарик отвергнутого желтка блестел у Витинари на тарелке.

– А что твои грандиозные планы по бумажной валюте, продвигаются? – спросил его светлость. – Я столько об этом слышал.

– Что? Ах да. Кхм. Хочу поместить ваше лицо на банкноту, с вашего позволения.

– О, пожалуйста. Не самый плохой способ сохранить лицо.