Диана де Пуатье - Филипп Эрланже

Мир, восклицал Брантом, никогда не видел ничего подобного.

Екатерина Медичи, вся в жемчугах, какой мы видим ее на Лимузенской эмали, председательствовала на этой чудесной ассамблее. Но ее вензеля не было нигде, ни на дверях, ни на потолках, ни на каминах; радуга Ириса никогда там не показывалась. Повсюду сиял двойной полумесяц. На стенах прославлялись деяния охотниц. И среди стольких блистательных женщин истинную правительницу можно было узнать по черно-белому платью.

Какая женщина в возрасте сорока восьми лет стала бы слепо полагаться на постоянство полного сил двадцативосьмилетнего любовника? Диана была далека от подобной опасной самоуверенности. Он был пылко влюблен, послушен от рождения, связан привычкой, горд победой, которую он долгое время считал невозможной, наконец, он заботился о том, чтобы как можно дольше оставаться воплощением модного героя. Этого было достаточно, чтобы удержать его в тот момент, но отнюдь не для того, чтобы бросить вызов будущему, забывая о возрасте, который обещал вскоре двойной тяжестью лечь на ее плечи.

Как же сделать так, чтобы этот любитель женщин не замечал результата ужасной работы, проведенной временем? Ответ содержался в романах-феериях, где утверждалось: нужно его заворожить, пусть он живет в плену иллюзии, вечно нового очарования.

Если большинство инстинктов вдовы Великого Сенешаля были родом из Средневековья, то ее культурный уровень сделал из нее принцессу Возрождения. Диана была знакома с волшебниками своего времени: это были поэты, скульпторы, архитекторы. Она призвала их на помощь, и более всего прославила свое имя тем, что смогла умело выбрать среди них. Вторая сторона ее гения проявилась тогда, когда она заставила служить ее интересам два мощных течения, совершивших внезапный переворот в искусстве и литературе: античный догматизм, основу Духа классицизма, и возрождение французской гордости, благодаря которому итальянские образчики потеряли свои главенствующие позиции.

Все стали буквально одержимы Античностью. Своей жизнью и силой, обретенными в стенах учебных заведений, необыкновенным к себе расположением она обязана Жану Дора и его ученикам, которых насытил древнегреческим языком и латынью этот «удивительный человечек».

В 1544 году появился перевод «Науки поэзии» Горация: Сибиле провозгласил, что древнегреческий и латинский языки — это «две кузницы», в которых можно выковать «лучшие наши доспехи». Отныне в среде молодежи говорили только об Олимпийских богах, Геркулесе, Аргонавтах, Троянской войне, сиренах, нимфах, фавнах, кентаврах, гладиаторах и навмахиях. Под знаменами древних пылкие рифмачи изъявляли желание изменить законы языка и объявляли войну старым школам.

В то же время не менее отважные архитекторы намеревались свергнуть иго, исходящее с той стороны Альп. Они также черпали вдохновение в Античности, чтобы создать французское искусство, противоположное тому, что пышно цвело как в Фонтенбло, так и на берегах Луары, искусство «простое, строгое, скупое на украшения».

Диана стала поддерживать зачинщиков этой революции. Благодаря ей Ронсар

Филибер Делорм был назначен суперинтендантом принадлежащих королю зданий. Это, впрочем, не помешало Мадам окружать своим покровительством итальянцев, как, например, Приматиччо. Взамен величественная матрона ожидала от них преображения, которое раз и навсегда избавило бы ее рыцаря от сомнений в непоколебимости ее красоты.

Для начала, так как эта красавица относилась к рангу Бессмертных, ей были необходимы храмы. У королей Франции таким храмом стала галерея в Фонтенбло, «грандиозная и предсказательная», наполненная аллегориями, загадками, символами. Ее украшают месяцы, по одному и в группах, иногда увенчанные короной (этот знак — бесспорная эмблема правителя) и еще чаще образующие двойное D (Д), что ставит фаворитку в один ряд с настоящими королевами.

Многие авторы придерживаются мнения, что этот месяц также обозначает С (Е) и, таким образом, одновременно прославляет и Екатерину. Достаточно сравнить вензеля в Фонтенбло и в Ане с вензелями в кабинете королевы в Блуа, чтобы увидеть, что для такого утверждения нет никаких оснований. Другим доказательством является переплет 1557 года с гербом флорентийки. Когда С находится рядом с H (Г) так, как в Блуа, он совершенно явно отрывается от него, преобладает над ним, превосходит его с той и с другой стороны. Напротив, чтобы превратиться в D, месяц плотно прилегает к прямым чертам H и даже сливается с ним. Этот символ, помимо всего остального, должно быть, довольно заметным образом обидел влюбленную женщину, которой пренебрегали.

В галерее Генриха II находятся две картины кисти Приматичче, на которых он запечатлел облик Дианы: здесь милая лунная богиня на неспешно катящейся колеснице ночи; там адская, опасная Диана огня, Тройственная Геката. Сколько других изображений богини родились в это время на холсте, на дереве или эмали, из мрамора, камня, бронзы! То они явно мифологичны, то являются наполовину вымыслом, наполовину реальностью. Долгое время считалось, что это действительно портреты фаворитки, но затем недоверие возобладало, и все пылко отвергли их правдоподобие.

Нельзя отрицать того, что большинство этих идеализированных Диан похожи. Высокий лоб, тонкий, выступающий, властный нос, тонкие и сжатые губы, высокую и гордую грудь мы находим и у дамы, которая выходит из ванной с обнаженным торсом,123 и у охотницы с колчаном, которая шествует, окруженная амурами, духами и собаками,124 и у покровительницы, коронованной королевским новорожденным, и у восхитительной маленькой Дианы из окрашенного дерева, созданной по образцу Венеры Медичи, фигурки, авторство которой приписывают Жану Гужону,125 и даже у Дружбы, в образе которой она запечатлена в статуэтке замка Блуа.

Виднейшие авторы, среди которых, например, Луи Димье,126 резко отрицают существование всякого сходства между этими персонажами и любовницей Генриха II. Но общность между ними заставляет подумать о том, что был по крайней мере один установленный канон изображения обожествленной вдовы Сенешаля. Сам Луи Димье, впрочем, взял на себя труд показать нам, каким образом настоящие черты переросли в облагороженные, сравнивая обнаженную Диану из коллекции Альторпа, принадлежащую лорду Спенсеру, с Дианой Франсуа Клуэ, карандашный набросок которой находится в Шантильи и еще одна копия (сама картина утеряна) в Версальском музее.

Теперь это реалистическое произведение датируют 1550 годом, хотя раньше его относили к гораздо более позднему времени. Луи Димье тщательным образом изучил его. «Он (карандашный набросок) показывает нам истинные черты этой знаменитой красавицы… которую потомки пытались распознавать во всех фантастических богинях того времени. Жеманные рот и ноздри, а также то особенное выражение, которое присуще лицам, покрывавшимся мазями и румянами в течение долгого времени, делают это личико неприятным и даже смешным; складки на подбородке, дань времени, сочетаются с ярко выраженной худобой; глядя на нее, становится очевидным, что усилия, приложенные для того, чтобы удержать давно прошедшую весну, лишь ускорили упадок… Такой была фаворитка в период своего наибольшего могущества, когда месяцы, вылепленные на фронтонах Лувра, свидетельствовали о благосклонном к ней внимании».