Воин Чёрного Дракона - Николай Коростелев

– Ти хито такой? – прогнусавил плюгавый, худющий отморозок, поднимаясь из-за стола, у которого сидели три такие же рожи.

Он картинно, на публику, поправил на голове картуз и развязной походкой, по-петушиному склонив голову набок и сунув руки в карманы штанов, пританцовывая, направился к Андрею.

– И щё ви имеете до нас сказать? – фиглярствовал урка.

– Сейчас узнаешь! И ты, и вся ваша братия! – ответил Андрей и приставил ко лбу уголовника ствол парабеллума. – А теперь для всех! Стволы, пики и кастеты на пол! Живо!

– Чё за базар? В натуре? Ты на кого тянешь, покойник! – с кавказским акцентом проскрипел рослый абрек и стал подниматься из-за стола.

Всегда флегматично спокойный силач Петро стряхнул подпившую братву с соседней лавки, схватил её за край и, в зачатке прекращая не начавшуюся дискуссию, обрушил лавку на голову кавказца. Уголовник обмяк и, обливаясь кровью, рухнул под стол.

– Братва! Наших бьют! – заверещал плюгавый и, нырнув под руку Андрея, попытался шмыгнуть в дверь. Но его манёвр не удался. Получив в ухо рукояткой пистолета, он отлетел в сторону и проворно пополз под ближайший стол. Уголовники вскочили со своих мест, но подоспевшие казаки прикладами карабинов стали наводить порядок, между делом вышибая зубы и ломая потянувшиеся к оружию пальцы.

Насильник, бросив жертву, пытался натянуть штаны. Руки его предательски дрожали, и он никак не мог справиться с завязками грязных, давно не стиранных кальсон.

Андрей помог насмерть перепуганной китаянке подняться со стола, набросив ей на плечи снятый с насильника пиджак. Девчонка испуганно озиралась, её колотил нервный озноб, при этом она пыталась прикрыть руками наготу.

– Чего стоишь?! – рявкнул Андрей на «героя-любовника». – Всё, что есть в карманах, на стол!

– Конечно-конечно, господин хороший, – закивал уголовник и стал суетливо выкладывать на стол содержимое карманов. А всего там было немало. Видимо, это заведение стало не первым местом, которое посетила банда.

На стол легла смятая горсть бумажных ассигнаций, несколько серебряных и пара золотых монет, горсть китайской мелочи и аккуратно завёрнутые в платок женские украшения: серьги, кольца и браслет. Количество и разнородность украшений говорило о том, что эта китайская девушка не первая его жертва.

– Я, я всё отдал, начальник! Отпусти!

Андрей сгрёб добро насильника в его же кепку и отдал пострадавшей девушке.

– Бери. Теперь это твоё. Никто это у тебя не отнимет, – и громко, чтобы все слышали, грозно добавил: – Никто!

При этом он так пристально посмотрел в глаза кабатчика, что тот покраснел и вспотел.

– А теперь иди, девочка, не бойся!

В глазах уголовника смешались жадность и страх. Первая взяла верх.

– Это не по закону, начальник! – с вызовом крикнул насильник. – Зачем всё отдал? Девчонка сама была не против, она для этого здесь и крутилась. И вообще, что, от этой мартышки убудет, что ли?

Не дав ему закончить тираду, Волчок, вложив в удар всю силушку, зарядил сапогом бесштанному уголовнику между ног.

– Это тебе сдача, злыдень писюкатый. Хотя теперь просто злыдень, писюка у тебя больше нет.

Насильник задохнулся от боли, осел на пол, скорчился и, закатив глаза, тихо заскулил, баюкая руками заслуженно пострадавшее хозяйство.

Андрей знал, что «злыдень писюкатый» на украинском означает «насильник». Но то, каким тоном это произнёс Волчок по отношению к владельцу с его опухающими «причиндалами», было особенно презрительно и унизительно.

Тем временем казаки заканчивали паковать сопротивляющихся и грязно ругающихся уголовников.

– Санька! Так они нам всю округу на ноги поднимут. Забейте им кляпы и вяжите всех в позу ласточки!

Позу ласточки Андрею показал один омоновец ещё в той жизни. Он рассказал, что в советские времена особо буйных гостей вытрезвителя упаковывали именно так и держали до полного протрезвления.

Негуманно, зато эффективно, а Андрей любил, когда эффективно. Вот и сейчас казаки, нахватавшись от Андрея не только разных словечек, но и полезных навыков, шустро паковали уголовников. Принцип «ласточки» был прост – бузотёру связывали руки за спиной и плотно подтягивали к связанным вместе ногам, потом верёвку с силой натягивали, чтобы тело дебошира через спину выгибалось дугой, после чего верёвку закрепляли и оставляли тушку трезветь. В таком состоянии не то что бузить, дышать трудно.

– Двенадцать рыл, – пересчитал связанных уголовников Андрей.

Со слов плюгавого, с виду понтовитого, но, как оказалось на деле, самого говорливого уголовника, в соседнем «весёлом доме» зависали ещё десять человек.

Где же ещё шестеро? – задумался Андрей. Ладно, дождёмся вахмистра, там будем думать, где искать остальных.

В это же время казаки отряда вахмистра, следуя примеру командира, не отвлекаясь на переговоры с охраной публичного дома, быстро оглоушили и связали её. Перекрыли все выходы и стали досматривать комнаты, без разбора упаковывая посетителей и, на всякий случай, «жриц любви». Обошлось без лишних эксцессов или, как любил выражаться полиглот вахмистр, «без шума и пыли». Когда все гости и хозяева были связаны и посажены в гостиной, вахмистр отправил к Андрею посыльного.

– Слетай до кабака. Посмотри, как и что. Может, помощь какая нужна? А если всё нормально, скажи их благородию, пусть подойдёт к нам. Мне с моим китайским тут не разобраться.

Матёрый уголовник Тихий был серийным маньяком. Свою кличку он получил за то, что всех своих жертв убивал тихо, без лишнего шума. Больших компаний сторонился и предпочитал работать один. В банду он попал случайно, после побега с Сахалинской каторги. А потом по воле судьбы оказался в Корее. Пытаясь выйти к людям, двинулся вглубь материка и оказался в руках хунхузов Кохинаты, возле которого тёрлась банда русских уголовников. По шрамам от кандалов они признали в нём беглого каторжанина, что и послужило ему пропуском в шайку.

Тихий решил до удобного случая прибиться к банде, чтобы вместе с ней уйти подальше от границ Российской империи, где он числился в бегах. О его «художествах» на материке были исписаны фолианты уголовного дела. Приключения Тихого тянули на десяток детективных романов, но он решил рассказать новым друзьям только малую часть своей биографии.

Отпахав на Сахалинской каторге пять лет из двадцати пяти отмеренных, он сумел вырваться на свободу. А дело было так.

С первого дня каторги он мечтал о побеге, но бежать было некуда. Сахалин – остров, и добраться оттуда до материка можно либо зимой по льду, либо летом на судне. Холодная снежная зима с буранами и недельными метелями обрекала на неудачу любой побег. А лето с его плотным, как молоко, туманом, когда с палубы судна невозможно разглядеть даже собственные мачты при отсутствии компаса и карт, тоже перспективами не радовало.