Царица темной реки - Александр Бушков

– Сядайте. – Он сел сам, показал на второй табурет. – В ногах правды нету…

Я покачал показавшуюся шаткой табуретку, сел. Огляделся. Комнатка была небольшая и явно служила Деменчуку служебным кабинетом – всей мебели стол с табуретками и невысокая этажерка с книгами. В углу стоял кавалерийский карабин, над головой старшины фотопортрет на стене – товарищ Сталин. Знал я такое фото с довоенных времен, вождь и учитель в гимнастерке с отложным воротником, без геройской звездочки. На глухой стене слева парень примерно моих лет, в военной форме, с двумя кубиками в петлицах.

Злость помаленьку разгоралась во мне еще по дороге. Чтобы ее отогнать, я спросил:

– Сын?

– Отож, – кивнул старшина. – Може, и воюет где, большая у нас с женой на это надежда. Только если и так, даст о себе знать не скоро – как бы он слал письма в партизанский отряд? Да и откуда ему знать, что я в отряде, взагали[15] живой… Когда громыхнуло, был у себя на погранзаставе в Бресте…

– Понятно, – сказал я.

(Тогда мы и не слыхивали о героической обороне Брестской крепости – о ней узнали только в шестидесятые трудами писателя Смирнова. Но все знали, что у пограничников, встретивших первый удар, потери были огромные…)

– А что за служебное дело возникло, товарищ старший лейтенант?

Мне почудилась в нем некая настороженность. А может, и не почудилась. Злость не проходила. Хотелось сграбастать его за портупею, выдернуть из-за стола и сказать пару ласковых. Теперь я не сомневался: он всё знал. Как все они здесь. Невозможно быть местным, прожить здесь всю сознательную жизнь, да вдобавок многолетним участковым, и не знать…

– Да вот возникло вдруг, – сказал я и, не скрывая язвительности, добавил: – После того, как я сегодня утром рыбачить ходил, к Купалинскому бочагу…

И с ходу стал рассказывать – кратко, отсекая ненужные подробности. Понаторел в составлении донесений, научился отсекать побочное, лишнее. То, как старшина слушал, только подкрепило в первоначальной догадке: всё он знал. Ни тени удивления на лице – скорее уж понимание. Злость не проходила.

– Вот так, – сказал я, закончив. – Вы ведь знали, старшина, всё о ней знали… Почему не рассказали сразу?

– Так вы ж не поверили б, – сказал он спокойно и как-то устало, что ли. – Приняли б за шаленца… по-русски, за ненормального. Вот вы возьметесь тем двум офицерам рассказать?

И вот тут вся злость на него враз улетучилась. Я живо представил, как меня слушают Шалин с Минаевым и с какими лицами они переглядываются, выслушав… И честно сказал:

– Нет. Не возьмусь. И в самом деле, за ненормального примут.

– Вот видите. Вы б не поверили.

– Не поверил бы, – признался я. – Никогда я не верил в такое, пока на собственной шкуре не убедился, что оно есть…

– Вот видите, – повторил он. И добавил задумчиво: – Значит, немец там на дне и лежит… Ну конечно, где ему еще быть…

– Не всегда лежит, – сказал я саркастически. – Еще временами и на берег вылезает…

– Это бывает, – сказал он совершенно обыденным тоном, как будто речь шла о самых что ни на есть исполненных житейской прозы делах. – Это она может…

– Черт бы ее подрал… – сказал я. – Что она такое? И в самом деле русалка? Получается, что они есть…

– Навка, – сказал он тем же обыденным тоном.

– Никогда о таких не слышал, – сказал я. – Только про русалок… А в чем разница?

– А очень простая разница, – ответил он без малейшего промедления. – Русалки исключительно в воде живут. Мавки только по лесам бродят. А навка – словно бы и то и другое. Не знаю, как другие – я ведь только с одной столкнулся, с Алесей. Выглядит это так: с недельку она у Лявонихи поживет, как самая обычная сельчанка, а потом на пару недель из деревни уходит. То по лесам бродит тоже, но главным образом живет на реке.

– Как у вас все, оказывается, по полочкам разложено, – сказал я, подавляя тот же нервный смешок.

– Отчего же – у меня? – сказал он серьезно, вроде бы даже с некоторой обидой. – Вовсе не я это придумал, люд так считает с неведомо каких времен. Мне все это, как оно по полочкам разложено, много в детстве бабка рассказывала. Бабка у меня и превеликое множество сказок знала, и былей про всякую небыль. Подрос я, перестал в это всё верить, а потом поверить пришлось… Бабка рассказывала еще: такие вот обитают не повсюду, а по каким-то одним местам. Те же мавки – на Украине, а у нас в Беларуси их не водится. Зато навки – только у нас. Правда, бабка говорила, это в старые, очень старые времена их было много, а потом все меньше и меньше. Теперь я так для себя думаю: может, наша – взагули последняя? Хорошо, коли так, да кто ж знает…

(Действительно, кое-что из того, что рассказывала ему в детстве бабка, было не ее и даже не чисто белорусской отсебятиной. Много лет спустя прочитал я не одну книгу и о нечистой силе, и о… таких вот. В те времена, когда еще пытался найти какой-то ответ на оставшиеся без ответов вопросы. Потому-то давно бросил это безнадежное занятие, когда стало ясно, что ответов не найти.

Так вот, иных созданий народная молва четко привязывает к определенной территории. О чертях и русалках рассказывают от Дальнего Востока до Ла-Манша. А вот другие… разновидности… Одни намертво привязаны только к Англии, другие – к Украине, Беларуси, Скандинавии и так далее…)

– Откуда она взялась? – спросил я.

– Да кто ж ее знает. Я так полагал, не с того света, а исключительно с нашего. Или вы имеете в виду как?

– Вот именно, – сказал я.

– Так это просто… Объявилась она в деревне, как сейчас помню, летом двадцать третьего. Я тогда почти два года служил в этой самой должности, разве что звалась она чуточку иначе. Объявилась вдруг у Лявонихи, и сказала Лявониха, что теперь она будет тут жить. Мол, это ее дальняя родственница, родители умерли, в Поставах вроде бы, и, кроме Лявонихи, родни и не осталось. Ну, вполне житейская история, бывает… Никто ее скрупулезно не проверял – у нас тут секретных объектов нету, а в розыске она не числилась. И свидетельство о рождении у нее было, еще с царских времен. По нему потом и паспорт получала, когда паспорта ввели.

– Оригинально… – сказал я, едва прогоняя этот, чтоб ему отвязаться, нервный хохоток. – Русалка… то есть навка – с документами?

– Ну так уж обстояло, – сказал старшина. – А еще у нее была справка от городского врача, все честь по чести – мол, она, собственно-то говоря, инвалид на почве тяжелой сердечной болезни и какой бы то ни было ей физический труд противопоказан. Потому в колхоз и не вступила. И точно, она все эти годы по хозяйству палец о палец не ударила, все Лявониха. Потом-то не осталось никаких сомнений, что сердце у нее здоровешенькое. Да поздно было… И про паспорт, то есть про возраст… Время шло, а она не старела. Нисколечко. Все старели, а она нет. Она и сейчас в точности такая, как двадцать один год назад. Опять-таки, спохватились, когда поздно было, когда она в силу вошла. Бабка так и говорила: навки не стареют. И это вовсе не значит, что Алеся – старуха в облике молодой, живут они, бабка говорила, долго, вроде бы целый век, и молодыми остаются до самой смерти, или как там это у них бывает. Год рождения у нее в документах значится девятисотый, остается только гадать – то ли она к концу своему подходит, то ли только половину ихней жизни отсчитала…