Царица темной реки - Александр Бушков

Уж не знаю, что думал Минаев, прочитав этот протокол, но я ощутил лишь нахлыв тоскливого бессилия. Такой, что попросил у Катри стакан самогонки, ахнул залпом, но, как порой в таких вот случаях бывает, особо и не запьянел (однако добавлять не стал, не ставил я перед собой такой задачи, хоть и подмывало надраться до поросячьего визга). Такой, что ночью я не смог с Катрей быть – она все понимала и нисколечко не обиделась…

…А назавтра (время шло к одиннадцати утра) я сидел на берегу реки, на том же месте, что и в прошлый раз, забросив те же три удочки, немецкое наследство, доставшееся мне без всякого завещания. Как и в прошлый раз, клев был хороший: часа не прошло, а на кукане у меня было восемь отнюдь не мелких рыбин. Вот только сегодня я не чувствовал ни малейшего удовольствия, вообще ничего не чувствовал, кроме того самого тоскливого бессилия, привязавшегося после вчерашней радиограммы. И теперь совершенно точно знал, чем оно вызвано: полной невозможностью и неспособностью разгадать здешние загадки. А ведь они были! И убили Игореху именно они… Теперь я в этом нисколечко не сомневался.

Сегодня я приперся на бережок с одной-единственной целью – убить время. В деревне мне совершенно нечем было заниматься. Совершенно. Техника в полном порядке, устраивать личному составу какие-нибудь учения абсолютно не тянуло, поговорить вроде бы и не с кем – да и о чем? Выпить опять-таки не тянуло. А рыбалка, как о ней справедливо говорят, все-таки успокаивает нервы…

Как многие, я любил подолгу смотреть на текущую воду – есть в этом что-то завораживающее. Но сейчас на реку не глядел – давно уже, запрокинув голову, таращился на синее небо, по которому справа налево, подгоняемые легоньким ветерком (на берегу совершенно не чувствовавшимся), неторопливо, можно сказать, степенно плыли белоснежные облачка – как тысячу, как миллион лет назад, как будут плыть, когда нас уже не будет, и еще миллион лет. Мыслей в голове не было, кроме одной, назойливо привязавшейся: какие же мы крохотные, как ничтожны наши дела и заботы по сравнению с высоким синим небосклоном и безмятежно плывущими миллионы лет облаками…

– Поручик! Освободитель! – послышался совсем рядом звонкий девичий голос.

Знакомый уже голос… Я встрепенулся, посмотрел на реку – и не далее чем метрах в пяти увидел Алесю. И было в этом что-то неправильное, только я не сразу понял, что.

А потом понял! И форменным образом остолбенел.

Обнаженная, разметавшая колыхавшиеся по течению великолепные волосы, она лежала на правом боку, глядя на меня с ослепительной улыбкой. Именно что лежала на поверхности воды в вольной, непринужденной позе, подперев правой рукой голову. Лежала, как на ковре, неведомо как удерживаясь на одном месте, напротив меня, словно ее удерживала невидимая могучая рука. Ни одного гребка не сделала. Люди так не умеют. Я не спал и не бредил, все происходило наяву – и такого не могло быть, но оно было!

Алеся рассмеялась:

– Ну что ты такой оцепенелый? Никогда не видел голых девушек? В жизни не поверю! Ты что, со своей простушкой в полной темноте спишь? Тоже не верится. Или испугался? И не стыдно тебе? А еще офицер, наверное, кучу народу перебил!

Язык у меня не шевелился. А вот страха не было – только отчего-то вспыхнула яростная, нерассуждающая злость. Голова была совершенно пустая, ничего на ум не приходило, только одна мысль вертелась, словно иглу на патефонной пластинке заело: этого не должно быть, не должно. Но оно есть…

Алеся надула розовые губки в деланом возмущении:

– Вы невежа, поручик, право! С ним разговаривает красивая девушка, а он не то что галантных комплиментов не отпускает – молчит, как неотесанный деревенский пентюх… Или так уж испугался?

Почувствовав, что могу шевелить языком, я хрипло сказал:

– Нет…

– Чудо свершилось! – воскликнула она, смеясь. – Немой заговорил! Так дождусь я наконец комплиментов?

– Кто ты? – с трудом выговаривая слова, спросил я.

Снова взрыв серебристого смеха:

– А ты не узнал? Я – Алеся. Если это так важно – царица здешней реки и здешних мест. Царство невеликое, но мне и такого вполне хватает, чтобы жить уютно. Ты, конечно, удивился, поручик? Да-да, представь себе: на двадцать седьмом году советской власти в этих местах – самое настоящее царство с самой настоящей царицей. Для тебя это, конечно, диковинно, но, честное слово, так все и обстоит…

Я уже оправился от удивления настолько, чтобы язвительно спросить:

– А дворец где? Корона? Придворные? И все прочее, что царицам по должности положено?

– А зачем вся эта мишура? – уже серьезно спросила Алеся. – Царица – это в первую очередь власть. А власти у меня достаточно, могу тебя заверить.

– Я не так спросил… – сказал я, уже взяв себя в руки. – Что ты такое?

– Ты плохо учился в школе, мне кажется, – с напускной грустью сказала Алеся. – О живых существах говорят не «что», а «кто». А я живая, я не привидение, – и неожиданно предложила: – Хочешь, я тебя полюблю? Ты мне нравишься, а я, может быть согласишься, гораздо красивее твоей клуши Катруськи. И уж наверняка искуснее ее в любви. Так хочешь, полюблю? И ты сможешь здесь же, на берегу, в лесной траве убедиться, что я живая. Тебе со мной будет очень хорошо, себя забудешь, а заодно и весь мир… Или я тебе не нравлюсь?

Улыбка пропала с ее лица, глаза сузились – и я ощутил, как по обеим сторонам моей буйной головушки, сверху вниз, от висков, прошлось этакое легкое щекотание, словно провели заячьими лапками. От ног к голове прошла теплая волна вроде жара при сильной простуде – и, достигнув макушки, пропала. Я был уверен, что мне это нисколечко не почудилось, что не зря с ее лица исчезла веселость и оно стало скорее жестким, сосредоточенным.

– Ну, что надумал, поручик? – спросила Алеся, с прежней веселостью разметавшись на воде, словно на ковре, в крайне соблазнительной позе. – Я и мысли не допускаю, что тебе не нравлюсь, – и звонко расхохоталась. – Хочешь ты этого или нет, а бриджи твои топырятся (к некоторому моему стыду, она говорила чистую правду). Так что, я выхожу на берег?

– Нет уж, обойдусь, – отрезал я. И к тому времени достаточно овладел собой, чтобы продолжить язвительно: – Не гожусь я в любовники царице – как говорится, рылом не вышел, происхождения самого что ни на есть простого, из деревенских мы…

– Плохо ты, видимо, историю в школе учил, – сказала Алеся. – Забыл, что у многих цариц были любовники происхождения самого простого? Дело тут не в происхождении…

– Вот интересно, – сказал я, и в самом деле захваченный возникшей вдруг мыслью. – Если я тебя перекрещу, ты исчезнешь?

Алеся смешливо фыркнула:

– Ты еще молитву прочитай, вроде «Да воскреснет Бог, и расточатся врази Его…». Только откуда тебе молитвы знать, ты ж неверующий, хоть и крещеный…

– Откуда ты знаешь? – вырвалось у меня.

Меня не на шутку удивило собственное спокойствие – то, что я этак непринужденно беседую с одним из тех созданий, в которых никогда не верил, – средь бела дня, наяву, на двадцать седьмом году советской власти, в середине двадцатого века…