Школа обольщения - Джудит Крэнц

* * *

Вэлентайн была бы рада не вставать у Серджио поперек дороги. Он не проявлял к ней открытой злобы, чему она по крайней мере могла бы противостоять, но от исходившего от него откровенного презрения, казалось, даже воздух между ними густел. Однако работа постоянно сталкивала их, часто они склонялись над одним и тем же куском ткани или бумаги. Им все время приходилось советоваться друг с другом то по одному, то по другому вопросу. Она признавала, что вкус у него есть, особенно в том направлении, в котором специализировалась фирма: женские спортивные костюмы из тонкой шерсти, кашемира, кожи, льна и натурального шелка. Хотя «Уилтон Ассошиэйтс» существовала всего полгода, ее щедро финансировал Алан Уилтон, бывший когда-то партнером в огромном швейном предприятии. Из слухов, ходивших среди сотрудников, Вэлентайн постепенно узнала, что Уилтон продал свою партнерскую долю, когда развелся с женой, дочерью крупнейшего основателя фирмы. Подробностей о его прошлом никто не знал, потому что всех, подобно Вэлентайн, наняли недавно. Исключением был Серджио. Он работал с Уилтоном на предыдущем предприятии и ушел оттуда вместе с ним.

Серджио был занят подготовкой летней коллекции «Уилтон Ассошиэйтс», но не настолько поглощен собственными моделями, чтобы не найти времени воплотить множество идей Вэлентайн в свои эскизы. Часто он просто копировал ее рисунки, даже не заботясь о том, чтобы хоть чуть-чуть изменить их.

Однажды днем, месяца через два после приема Вэлентайн на работу, Алан Уилтон пригласил ее к себе в кабинет:

— Вы не спрашивали об этом, Вэлентайн, но я хочу, чтобы вы знали: по-моему, вы многое добавили к стилю нашей коллекции.

— О, благодарю вас! Это Серджио…

— Серджио не отличается благодарностью — он ничего не сказал. Просто у меня хорошая память. — Кошачьи глаза не мигая смотрели на нее. — Вы не поужинаете со мной в пятницу? Мне бы очень этого хотелось. Или у вас другие планы на выходные?

У Вэлентайн душа ушла в пятки. До этой минуты, довольно часто наведываясь в студию, Алан обращался с ней формально-вежливо. Она побаивалась его, хотя не призналась бы в этом никому, даже Эллиоту.

— Нет! То есть… я никуда не иду в выходные… я с удовольствием поужинаю. — Она страшно смутилась.

— Прекрасно. Я заеду за вами?

Вэлентайн представила, как этот изысканно одетый мужчина преодолевает шесть пролетов лестницы, добираясь к ней на чердак при свете сорокаваттной лампочки.

— Лучше не надо. («Идиотка, — сказала она себе, — это глупо».) Я хочу сказать… транспорт… в пятницу вечером. Почему бы нам просто не встретиться где-нибудь? — «Какой транспорт, — подумала она, полураздавленная. — В пятницу вечером весь транспорт уезжает из города».

— Как скажете. Сначала заходите ко мне, выпьем, а потом отправимся в «Лютецию». Скажете мне, какова она в сравнении с «Ля Тур д'Аржан». — Он взглянул на ее белый рабочий халат. — У вас появится возможность надеть одно из платьев от Бальмэна. Поболтаем о старом добром Пьере. Я не ужинал с ним уже года три.

— Думаю, я нужна Серджио, — торопливо ответила она.

— Конечно, без сомнения. Скажем, в восемь часов? Я живу на восточной стороне Шестидесятых улиц, вот мой адрес. Это старинная городская квартира. Просто позвоните, и я вам открою. Первая дверь прямо.

— Да. Хорошо… тогда до пятницы… — Она выскочила из кабинета, слишком поздно сообразив, что до пятницы она по работе увидится с Уилтоном раз десять.

Вэлентайн стояла в дверях квартиры Алана Уилтона, одетая в короткое платье из мягкого шифона с подобранным в тон двубортным жакетом, отделанным черными атласными лентами. Все было сшито ею самой по собственной модели. Такого платья не устыдился бы и сам Бальмэн. Она ожидала, что квартира Уилтона будет обставлена в том же стило, что и кабинет, воплощавший в себе все стандарты типичного кабинета руководителя: стены, обитые серой фланелью, черно-белый ковер с геометрическим узором от Дэвида Хикса, мебель из полированной стали и стекла — кабинет сурово-мужественный и строго деловой, как и его хозяин.

Но Уилтон, открыв дверь на звонок, провел ее в двухэтажную квартиру, где фантазия и изысканный дизайн, соединившись, приводили в смущение своей роскошью. На изысканных персидских коврах размещалась коллекция редчайшей мебели Арт-Деко, по обе стороны греческой статуи — обнаженного торса Александра Македонского — стояли китайские стулья восемнадцатого века, замысловатые камбоджийские драконы охраняли поставленный стоймя саркофаг Птолемея. Цветовая гамма была темной, богатой: цвета крепких вин, бронзы, черный блестящий лак, терракота. Повсюду были расставлены зеркала, не меньше места занимали книги, старинные китайские портьеры, фотографии в рамках, небольшие кубистские рисунки, две картины Брака, один Пикассо, несколько Леже. Диваны из кожи и бархата были прикрыты меховыми накидками, на них лежали подушки из золотого и серебряного ламе. На каждом столике стояли удивительные композиции из ваз и статуэток — стекло работы Лалика и Галле — китайской керамики, ассирийских каменных фигурок, гибких металлических рыбок. Квартира носила отпечаток личности хозяина, настолько яркий, что Вэлентайн подумалось: если бы у нее было время всмотреться и поразмыслить, она бы до конца поняла человека, создавшего этот интерьер, но в то же время в этом жилье было столько удивительных контрастов и двусмысленных сопоставлений, что обстановка вполне могла служить и камуфляжем.

Вэлентайн онемела. Квартира оказалась настолько совершенным творением, что она не ощущала ничего, кроме изумления. Уилтон ждал, упиваясь реакцией гостьи.

— Я вижу, — наконец сказала она, — вы не исповедуете принцип «многое в малом».

Он впервые улыбнулся ей совершенно открыто.

— Я всегда считал, что старик Корбюзье был излишне догматичен в этом вопросе, — ответил он и повел ее на экскурсию по двум этажам и небольшому аккуратному садику, откровенно гордясь своими сокровищами. С той минуты, как он открыл ей дверь, Вэлентайн перестала бояться его. Дома он казался совсем другим человеком. Он больше не поминал «старого доброго Пьера», и она почему-то почувствовала, что он не собирается дальше дразнить ее.

Вэлентайн была ошеломлена, когда он предложил поужинать в «Лютеции». Прожив в Нью-Йорке всего три или четыре месяца, она уже знала, что этот ресторан считается самым дорогим в городе и славится своей кухней. Она ожидала увидеть великолепие, о котором читала во французских журналах, описывавших блеск «Максима» или «Лассерра». Вместо этого она попала в уютный узкий зал с небольшим баром, отделанный красно-коричневым песчаником. По открытой крутой винтовой лестнице они поднялись в кремово-розовый зал, освещенный только свечами, окна выходили в садик с розами, где тоже были расставлены столики. В обстановке зала не было ни тени нарочитости, показной пышности, хотя тяжелые скатерти и салфетки из розового льна, свежие розы в похожих на бутоны вазах, тонкий хрусталь и приборы столового серебра дышали роскошью и комфортом. Даже официанты в длинных белых фартуках казались хранителями и защитниками и не источали упрямую напыщенность, с которой боялась столкнуться Вэлентайн. Потягивая «Лийе» со льдом из изящного круглого бокала на длинной тонкой ножке, она изучала меню, где, к ее удивлению, не были проставлены цены. Позже она узнала, что цены указываются только в меню для того, кто пригласил; таким деликатным образом гостей избавляли от угрызений совести из-за стоимости обеда. Пусть морщится пригласивший, а если он не может не морщиться, пусть сидит дома.