Его Снежинка, пятая справа - Маргарита Ардо

Ого, насколько удивителен мир! Римма Евгеньевна может быть доброй и щедрой?

— Спасибо, — выдохнула я. — Не знаю, как благодарить вас…

— Потом отблагодаришь, — фыркнула Римма Евгеньевна и тут же нахмурилась: — А теперь неприятный вопрос, но необходимый. Напиши заявление об увольнении прямо сейчас, я отдам утром в Кадры.

Холод осознания резанул больно, я отшатнулась от неё.

— Так вот всё из-за чего! А я-то подумала… — внутри всё вскипело. — Зря! Я не стану облегчать жизнь Дорохову! Подаст в суд, значит, в суд! Я тоже подам со своей стороны! Я буду бороться!

Римма Евгеньевна сделала такое лицо, какое у неё бывало, когда она говорила на репетициях, что мы «кони в пачках», «тупицы» и всё у нас «через одно место и в андедан».

— Берсенева, я похожа на курьера?! — с гневным раздражением спросила Римма Евгеньевна.

Я посмотрела исподлобья, не удостоив её ответом.

— Вот так?! Я, видимо, поторопилась называть тебя умной девочкой. Тупица как есть! — Она гордо вскинула голову, словно красотка Китри в Дон-Кихоте в ответ на наглые приставания Гамаша, готовая пуститься в гранд па де ша по сцене.

Угу, здесь прыжок выйдет только пяткой в шкаф… Я разозлилась ещё больше и уже открыла было рот, но Римма Евгеньевна не дала мне шанса.

— Ты не слышала, о чём тебе же проболтался Дорохов перед тем, как получить по фейсу?! А я слышала! Дверь была открыта! — продолжила греметь она. — Слить тебя ему велели сверху! И подлость сделать! А куда он звонил, ты тоже пропустила? Ну и где твой хвалёный музыкальный слух?! Он в ФСБ звонил, как обычно. Ах, вот какие у тебя теперь глаза большие! Начало доходить? И уши, уши раскрой пошире! К твоему сведению, Дорохов этим славился всегда. И знаешь, почему его вышвырнули из Питера, как пробку из бутылки? Потому что он так высоко взлетел, что решил, уже можно хамить тем, кому не хамят. Теперь пытается получить билет обратно! Ты ввязалась не в те игры, не с теми именами! И я уверена, что в Ростове тебе даже находиться опасно, а лучше и не в России быть сейчас! Думаешь, зря я написала приятельнице в Лондон, чтобы пригласила тебя на кастинг? Видео с твоего показа отправляла, рассыпалась комплиментами в твой адрес? «Ах, какая умная девочка, ах какая грация, какой артистизм! Ах, самородок, ах, мурашки!» «А вы как раз «Снегурочку» ставить собирались к русским неделям»… — И она смачно выматерилась. — Мне делать нечего, по-твоему?! Тупица!!

У меня во рту пересохло.

— В Лондон?

— Нет, в деревню Васюки! — снова брызнула щедрым матом Римма Евгеньевна.

— Простите… я не знала…

— Именно! Ты не знала! — И вдруг педагог проговорила совершенно спокойным тоном, будто гнев выключили кнопкой: — Теперь знаешь. И если тебя пригласят в Королевский театр Великобритании, — а это вероятно на восемьдесят процентов, — и если тебя возьмут, у тебя не должно быть никаких судов, разбирательств с провинциальным театром. Это понятно? Никаких хвостов! Вот почему разумнее написать заявление сейчас и улететь спокойно. А Дорохов подпишет его моментально и отчитается, что молодец. Наплюй.

Она помолчала немного, проводя пальцами по краю алого цветка китайской розы, и ответила на мой немой вопрос:

— К твоему счастью, визу в Великобританию для гастролей на всю труппу как раз оформили сразу после Китая. — Она достала из сумочки мой загранпаспорт и бросила небрежно на тумбочку рядом. — И тут даже не о чем думать, Женя. Лондон — лучшее, что может быть для тебя сейчас, потому что я никому не рекомендую бороться с государственной машиной, перемелет, закатает в асфальт. Так что надеюсь, ты уедешь и там задержишься.

Я сглотнула и сжала руки, боясь поверить услышанному.

— Но разве… — у меня от волнения срывался голос, — разве так бывает? Папа говорит, что чудес нет в реальности.

Римма Евгеньевна усмехнулась.

— Папе привет! А ты можешь считать меня своей личной феей-крёстной, но, — она выставила палец перед моим носом. — Кастинг — это ещё не работа. Молись всем богам, Терпсихоре и девяти музам, паши, как проклятая, чтобы тебя взяли. Ни дня без класса!

— Хорошо, — закивала я с готовностью.

— Гонения иногда тоже могут быть на пользу, — поджала губы Римма Евгеньевна. — Станешь модной русской в Лондоне, если сможешь. Только не обольщайся. Там не сахар, там свои сложности, конкуренция, ротация — всё, как здесь, плюс языковой барьер! Но я тебя вижу! Ты сможешь!

Свет надежды пробежал вместе с музыкой Чайковского по фибрам моей души, вспыхнула радость. И вдруг я вспомнила о Серёже, сердце вздрогнуло и сжалось.

— Но…

— Есть ещё какие-то «но»? — повела недовольно бровью Римма Евгеньевна. — Ты не беременна, надеюсь?

— Нет. — Я облизнула отчаянно пересохшие губы. — Просто есть Он. Тот, кто меня спас… Я… Он…

Римма Евгеньевна склонила голову и вздохнула.

— Дела сердечные? И что же? У вас всё серьёзно?

— Нет… Между нами ничего не было, только поцелуй. Один, но… — У меня руки покрылись мурашками, слёзы вновь прокрались к глазам. — А потом он исчез… Привёз меня к театру, сказал «Танцуй» и исчез. Я даже не знаю, кто он!

Педагог покачала головой, словно вспомнила о чём-то своём, и посмотрела на меня ласково. Подошла, положила руки на мои трепещущие плечи.

— Настолько романтичный гангстер?

— Не знаю… Я в самом деле не знаю, кто он! Только, кажется, люблю…

Римма Евгеньевна опять вздохнула, коснулась пряди волос у моего виска, заправила её мне за ухо и произнесла:

— Он сказал «Танцуй». Ты знаешь, что делать.

— Но если я уеду, он же не найдёт меня! — в отчаянье воскликнула я.

— А будет искать?

Я закусила губу и проглотила солёную влагу.

— У него нет ни моего телефона, ни адреса… У меня его тоже. Только театр, он знает только мой театр!

— Больше не твой, — поправила меня Римма Евгеньевна. — Опиши его так тщательно, как только можешь. Если мужчина твой, найдёт и под землёй. А не твой, что проку. Итак, какой он?

Я взглянула на потолок, представила моего Илью Муромца и сказала с восторженным придыханием и новой волной мурашек по рукам:

— Большой…

Терминатор

Весь день я проспал под уколами, но на следующий Зорин озадачил меня отчётом, будто аудиозаписи ему было мало. Ненавижу бумажную возню! В работе под прикрытием имелись свои плюсы — этой ерундой не приходилось заниматься. Но коли я раскрылся, мне и потеть. На вопрос Зорину, задержан ли я, с кивком в сторону широкоплечих братцев у дверей, полковник сослался на мою безопасность, чем насмешил и заставил ещё больше напрячься. Когда всё настолько «затирают», хорошего не жди.