Последняя любовь Гагарина - Дмитрий Бавильский

Мир представляется в виде множества параллельно расположенных миров, висящих на невидимых (или видимых?) ниточках под определённым углом, и ты всё время перемещаешься из одного мира в соседний. Но всё время промахиваешься и оказываешься на обочине. Не социальной обочине и даже не экзистенциальной, но какой? Как объяснить?

Ты строишь жизнь, нагромождая обстоятельства, как кирпичи, зарабатываешь деньги, постоянно куда-то продвигаясь. Так почему бы это «куда-то», в конечном счёте, не оказалось тем самым центром, мимо которого ты постоянно проскакиваешь? Особенно если у тебя появляются возможности и деньги, точнее деньги и возможности, одно без другого не ходит, и ты начинаешь оказываться то в Париже, то в Барселоне, меланхолично подмечая, что вроде как и тут, и тут тоже этим самым чаемым центром и не пахнет. Дальше, конечно, есть Нью-Йорк, но каково жителям Нью-Йорка? Им на Марс желать? Что, и им тоже? Ощущение это повсеместно и неоригинально, оно схоже с никотиновой зависимостью.

Вечер сгущается в ночь и оседает к прологам улиц. Дома стоят чётко очерченные, точно они одинокие деревца в степи. Внутри домов чётко очерченные окна. Клёны осыпают последнюю листву, обнажая исподнее – бухенвальдские бедра эйдосов.

Начинает идти дождь.

74

Гагарин никогда и никому себя не объясняет. Не приучен. Да и забот полно. Да и невозможно объяснить себя другому человеку, он отчётливо знает это. А с тех пор как разбогател, знает это ещё более чётко: богатство раскрыло в нём тёмные и, казалось, навсегда заколоченные комнаты, дух захватывает от непредсказуемости.

Время от времени Гагарин устраивает исчезновения из реальности, как он сам их называет – «выпадания». У него появляются тайные знакомцы и даже любовница – кроткая стерва кореянка.

Она живёт в коммунальной квартире (в центре полутемного лабиринта!). Гагарин прячется у неё, отмокает в благовониях и в сонной бескорыстной заботе.

Бескорыстия чувств Даны ему уже не хватает. Перестаёт хватать. Олегу, оказывается, нужна ещё и эта, нереальная женщина. Мираж с мягкой, бархатистой кожей, воплощение давнишней мечты о побеге в экзотические обстоятельства.

Раньше он грезил об этом от недостатка жизненных впечатлений, теперь, напротив, от их избыточности. По натуре Гагарин, похоже, беглец…

От себя, от людей, от (любых) обязательств. Ему известна только одна форма «работы» с действительностью – желания, зашифрованные в блокнотике со знаком качества. И как конечный результат, как центр собственной Вселенной – остров. Вот для чего потайные практики…

Он теперь снова ездит в метро. Стало не хватать как воздуха скученности и анонимности, равнодушных лиц, пучеглазыми стаями проплывающих мимо.

75

Коммуналка неуловимо связана с детством, с ощущением объёмов окружающего пространства. Когда тенистые дворы кажутся бездонными. Нельзя возвращаться в места своего детства, потому что удивишься выхолощенности пространства, пустоте, вываренности. Плоский, почти рисованный задник. Впрочем, осенью любая тихая улица кажется многокомнатной квартирой с веником в красном углу.

Коммуналка похожа на скопление кротовых нор, пространство сжато до состояния конденсата, оттого твоя жизнь в ней, жизнь тут более концентрирована, ибо делится на до и на после двери, отделяющей тебя от других. Даже если ночью ты идёшь в туалет, то собираешься и концентрируешься. Все равно как в метро или в концертный зал. В коммуналке обязательно должно быть очень много углов и вспомогательных пространств, кладовок и полатей. Все это, помноженное на близость таинства чужой жизни, мирволит вырабатыванию особого экзистенциального бальзама, который загустевает в темноте и непроявленности углов. В коммуналке обязательно высокие потолки (даже если комнаты и имеют обычные, стандартные размеры) – потому что вся эта жизнь, твоя и чужая, испаряется, должна испаряться, подниматься вверх и скапливаться паутиной в темнеющих коридорах потолка и в нычках над оконными рамами. За закрытыми дверями твоей комнаты варится какой-то странный текст, осве(я)щённый лампой под абажуром, порой выхватываешь кусочек чужого быта, почти невзначай, это как если подсматривать за чужой жизнью, глядя в окна напротив. Окна запотели, но светятся, и за ними что-то такое движется – тени людей и изображений на телевизионном экране.

Метро – это тоже гулкая коммуналка, пространство коридора, который принадлежит сразу всем и не принадлежит никому. Все спешат пробежать пограничье, чтобы закрыться за своими оловянными-деревянными дверями. Но даже там, закрывшись, ты уже более не можешь стать собой, потому что дверь эта очень тонкая, чужое сочится запахами с общей кухни. Общие пространства обладают особым воздухом, он тут или тяжелее, или, наоборот, невесомее, почти до головокружения, это как воздух вокзала или церкви, храма, многих движущихся людей и недвижимой рамы, открытой всем ветрам. В коммуналке, несмотря на заклеенные рамы и законопаченные стены, всегда сквозит.

Я вспоминаю главную коммуналку детства на улице Пушкина, в ней жила моя двоюродная сестра Люба. Невероятно концентрированная территория инаковости, она всегда меня будоражила и манила. От этой прихожей с большим и чужим коридором до осыпающегося балкона. Обязательно на последнем этаже (до сих пор лестницы этого подъезда снятся мне – с провалами, которые нужно и страшно перепрыгивать). Такой концентрат возможен также в своих домах, где живет вот уже не одно поколение жильцов, каждый из которых привносит свои запахи и подробности своего быта. В сенцах всегда пыль и полумрак, которые и есть поле для зарождения какого-то странного отчуждения, отчуждение – наконец-то это слово возникло. Вот и осень такая же. Все уже ждут, когда выпадет снег, ждут и не дождутся. Все живут авансом, в запас, мечтая перебраться через сугробы к новой весне, когда мы снова и вновь заживём по-новому.

76

Копилась усталость. За всем не успеешь, всего не поймаешь. Кроме того, страх этот постоянный – потерять блокнот или утратить его иным способом. Одно время Гагарина не отпускало ощущение, что за ним охотятся, выслеживают, пытаясь проникнуть в Главную Тайну и лишить заветного талисмана.

Откупорив бутылку виски, Олег медитирует над блокнотом, раскинувшимся перед ним обнажённой женщиной, – мол, бери меня и делай со мной всё, что захочешь.

Впервые за несколько недель Гагарин оказался в своём холостяцком углу: Дана очередной раз укатила «по европкам», а его не взяла. Или он сам не поехал? Хотя бы, чтобы честно, то есть без всякого напряжения, посетить свою луноликую кореянку.

Но и экзотика эта тоже уже не насыщала так, как раньше. Спала кореянка на полу, клала под голову неудобный валик, циновки были жесткими. Каждый раз, сделав мужское дело, Гагарин норовил поскорее уйти из затхлой и прокуренной коммуналки, поскорее вернуться в привычный мир комфорта и дорогих удовольствий. Хотя секс с кореянкой до сих пор казался ему феерическим. Вот только секс один и остался…

Любовница воспринимала его стоически, азиатское лицо не выражало никаких эмоций.