Когда он был порочным - Джулия Куин

Ладонь его легла на ее руку. Франческа так и ахнула - так горяча была его ладонь! - но он всего лишь снял ее руку со своего локтя и сразу же выпустил.

– Я иду спать, - объявил он.

А затем повернулся к ней спиной. И пошел прочь.

– Нет! Не можешь ты сейчас взять и уйти! - И она рванулась за ним, не раздумывая, ни на что не обращая внимания…

…и влетела за ним в его спальню.

Если он и не сердился прежде, то сейчас рассердился, и еще как! И сурово спросил:

– Что ты здесь делаешь?

– Ну не можешь же ты просто так отмахнуться от меня! - запротестовала она.

Он только посмотрел на нее. Очень пристально.

– Ты находишься в моей спальне, - проговорил он негромко. - Полагаю, тебе следует немедленно выйти отсюда.

– Не выйду, пока ты не объяснишь мне, что происходит. Майкл замер в совершенной неподвижности. Он словно окаменел, и это было к лучшему, потому как позволь он себе хоть одно движение - если бы он способен был двинуться, - он бы сразу же накинулся на нее. И что бы он сделал, поймав ее, один Господь ведает.

Все последнее время его методично доводили до последней крайности. Сначала брат Франчески, затем сэр Джеффри, а теперь еще и сама Франческа, которой вздумалось, бог знает почему, явиться к нему в спальню.

А ведь его мир был перевернут с ног на голову - и перевернула его одна-единственная фраза.

«А почему бы тебе просто не жениться на ней?»

Это заманчивое предложение все время маячило перед ним, как спелое яблоко, эдакая безнравственная возможность, которой он не имел права воспользоваться.

«Джон, - гудела его совесть, - Джон. Помни о Джоне».

– Франческа, - заговорил он жестко и с полным самообладанием. - Уже давно за полночь, а ты находишься в спальне мужчины, который не является твоим мужем. Тебе следует немедленно удалиться.

Но она и не подумала удалиться. Она, черт возьми, даже не шелохнулась! Просто стояла там же, в метре от двери, оставленной нараспашку, и смотрела на него так, будто видела впервые.

Он старался не замечать, что волосы ее рассыпались по плечам. Он старался не видеть, что одета она в ночную рубашку и пеньюар. Ночная рубашка и пеньюар были самого скромного фасона, однако все же это была одежда, которая создавалась специально для того, чтобы ее снимали, и взгляд его все время норовил скользнуть вниз, к шелковому подолу, который доходил до самого пола, так что лишь чуть видны были пальцы босых ножек.

Боже правый, теперь он пялится на пальцы ее ножек! На пальцы босых ножек! Что дальше-то будет?

– Почему ты сердишься на меня? - снова спросила она.

– Я не сержусь, - отрезал он. - Я просто хочу, чтобы ты убралась… - Он вовремя осекся. - Удалилась из моей спальни.

– Это потому, что я собралась снова выйти замуж? - спросила она глухим от волнения голосом. - Поэтому?

Он не знал, что ответить, и просто продолжал сердито смотреть на нее.

– Ты считаешь, что я тем предаю Джона, - продолжала она тоном обвинителя. - Ты считаешь, что мне следует провести остаток жизни, оплакивая смерть твоего двоюродного брата.

Майкл прикрыл глаза.

– Нет, Франческа, - сказал он устало. - Никогда ничего подобного…

Но она не слушала его.

– Ты думаешь, я перестала оплакивать его? - сердито воскликнула она. - Ты думаешь, я не вспоминаю о нем каждый божий день? Ты думаешь, это приятно - сознавать, что мой повторный брак будет пародией на то, что для меня свято?

Он посмотрел на нее. Она дышала тяжело, вся во власти гнева, и, вероятно, скорби тоже.

– То, что было у нас с Джоном, - продолжала она, теперь уже дрожа всем телом, - я и не надеюсь обрести, выйдя замуж за кого-нибудь из тех мужчин, что шлют мне цветы. Для меня сама мысль о повторном браке - это профанация, и себялюбивая профанация к тому же. Если бы мне не хотелось ребенка так… так чертовски сильно…

Она умолкла то ли от избытка чувств, то ли потрясенная тем, что с ее губ сорвалось самое настоящее проклятие. Она так и стояла, хлопая ресницами, приоткрытые губы ее дрожали, и вид у нее был такой, словно она может рассыпаться на кусочки от малейшего прикосновения.

Ему следовало проявить больше сочувствия. Следовало попытаться утешить ее. Он так бы и поступил, если бы только они сейчас находились в какой-нибудь другой комнате, а не в его спальне. А так он способен был только на одно: следить за тем, чтоб дыхание его не сделалось слишком тяжелым и частым.

И за собой следить.

Она снова взглянула на него. Глаза ее были огромными и сияли невыносимой синевой, даже при свете свечей.

– Ты не понимаешь, - сказала она, отворачиваясь. Подошла к длинному, низкому комоду, тяжело оперлась о него. Пальцы ее так и впились в дерево. - Ты просто не понимаешь, - прошептала она, все так же стоя к нему спиной.

И почему- то это оказалось последней каплей. Больше он выносить этого не мог. Нет, право же: она встала у него на пути, требуя ответов на вопросы, которых и понять-то не могла; она ввалилась в его спальню; довела его до последней крайности, а теперь собирается отмахнуться от него? Повернуться к нему спиной и отделаться замечанием, что он ничего не понимает?

– Чего именно я не понимаю? - спросил он и пошел к ней. Ноги его ступали тихо, но быстро, и он сам не заметил, как уже стоял за ее спиной, так близко к ней, что мог коснуться ее, мог схватить то, что схватить так долго желал и…

Она резко обернулась:

– Ты… - И она смолкла. И не издала более ни звука. Только смотрела ему прямо в глаза. - Майкл? - прошептала она наконец. И он не понял, что это было - вопрос или мольба?

Она стояла совершенно тихо, и слышен был только звук ее дыхания. И глаза ее были устремлены на его лицо.

По пальцам его побежали мурашки. Тело его горело. Она была совсем рядом. Никогда еще она не стояла так близко к нему. И если бы так стояла любая другая женщина, а не она, он бы голову дал на отсечение, что от него ждут поцелуя.

Губы ее были приоткрыты, глаза смотрели невидяще. И лицо ее понемногу запрокидывалось, как если бы она ждала поцелуя, и желала поцелуя, и удивлялась, отчего он еще не склонился к ней и не решил ее судьбу.

Он что- то сказал. Возможно, он произнес ее имя. Грудь ему теснило, сердце так и бухало внутри, и невозможное вдруг стало неизбежным, и он понял, что на сей раз его уже ничто не остановит. На сей раз это был не вопрос самообладания, или самопожертвования, или чувства вины.

На сей раз пришло его время.

И он поцелует ее.

* * *

Когда она думала об этом происшествии позднее, то находила единственное оправдание своему поведению: она не подозревала, что он стоит прямо за ее спиной. Ковер в спальне был мягкий и толстый, и она не слышала его шагов из-за того, что кровь так и гудела в ушах. Она не знала всего этого, никак не могла знать, потому что разве иначе она развернулась бы так круто, намереваясь, собственно говоря, сказать ему какую-то резкость? Она собиралась сказать ему что-то ужасное и очень обидное, чтобы он осознал свою вину и всю безобразность своего поведения. Но когда она повернулась…