Вынужденное признание - Фридрих Незнанский

Владимир Дементьев медленно покачал головой:

— Нет. А у вас?

Данилов достал из кармана платок, приложил его к разбитой губе и усмехнулся:

— Кое-кто имеется.

На столе зазвонил телефон. Матвей Иванович посмотрел на Дементьева.

— Говорите, — разрешил офицер. — Только не забудьте нажать на громкую связь.

Матвей Иванович снял трубку и медленно, словно боялся сломать, поднес ее к уху. Нажал на кнопку громкой связи и сказал:

— Да.

— Алло, Матвей Иванович?

— Да, я.

— Здравствуй, дорогой. Это Лев Шаховской беспокоит. Помнишь еще такого?

Лицо Матвея Ивановича покрыла легкая бледность.

— Здравствуй, Лев Иосифович! — как можно развязнее сказал он. — Прости, не узнал, счастливым будешь.

— Счастливым, говоришь? — Шаховской хмыкнул: — Буду, Матвей, буду. И ты будешь. Все мы будем счастливы, когда достигнем нашей цели. Кстати… ты никому не рассказывал о нашей… задумке?

— Я? Нет. Что ты! Неужели ты думаешь, что я…

— Извини, Матвей Иванович. Не бери в голову. Это я на всякий случай осведомился. Что там у тебя с концерном? Бюрократической волокиты много?

— Да нет. Ну, то есть… С бумагами повозиться придется, но это все решаемо. Сознательных препятствий никто не ставит.

— Рад за тебя. Слушай, что, если я сегодня приеду к тебе в гости?

— В гости? — Матвей Иванович ошеломленно покосился на офицеров. Те тихонько покачали головами.

— А что тебя так удивило? — поинтересовался Шаховской. — Погоди… У тебя там кто-то есть в квартире?

— Да нет… Я…

— Ну и слава Богу. Мне было бы неприятно, если бы кто-нибудь слушал наш разговор. Ничего особенного, конечно. Просто я очень мнителен. Не люблю, знаешь ли, посвящать в свои дела посторонних. Даже когда дела совсем пустяковые.

— Да, да. Я понимаю.

— Я рад, Матвей. Я рад, что ты меня понимаешь. И я тебя понимаю. Мы понимаем друг друга, а иначе и быть не может, ведь мы с тобой знаем друг друга тысячу лет.

— Ну, тысячу не тысячу, а счет уже на десятки, — с юмором сказал Кожухов. Он вытер ладонью вспотевший лоб и посмотрел на офицеров. Те были невозмутимы.

— Это точно, — отозвался на том конце провода Шаховской. — Так как? Пустишь меня к себе на часок? Попьем коньячку, вспомним молодость. А?

— Ты знаешь, я бы рад, но… У меня вечером дела.

В трубке повисла пауза. Затем негромкий голос Шаховского глухо произнес:

— Жаль. Очень жаль, Матвей, что нам с тобой не удастся встретиться.

— Ничего страшного, Лева. Не встретились сегодня, встретимся завтра. Ну… или послезавтра. Не последний же день на свете живем.

— Как знать, Матвей, как знать. Жизнь, она, знаешь ли, полна неожиданностей. Кстати, ты, случайно, не болен? А то голос у тебя какой-то странный.

— Нет, — быстро и судорожно ответил Кожухов. — Со мной все в порядке. Горло немного побаливает. Выпил слишком много холодного пива.

Шаховской рассмеялся:

— Узнаю старика Мотю! И все-таки будь осторожней. Если не ради себя, то хотя бы ради нас. Не дай бог, с тобой что-нибудь случится.

Кожухов так плотно сжал в руке телефонную трубку, что у него побелели костяшки пальцев.

— А что-со мной может случиться? — хрипло спросил он.

— Если будешь осторожен, то ничего, — спокойно ответил Шаховской. — И хватит об этом. А то еще накаркаем беду. Ладно, Матвей Иваныч, спасибо, что уделил мне время.

— Да что ты, Лева! Для тебя у меня время есть всегда… Кроме сегодняшнего вечера, конечно. Понимаешь, столько беготни и возни с этим концерном…

— Да, да. Я понимаю. Я все понимаю, Матвей Иваныч. Ну, не буду тебе больше мешать. Передавай привет дочери. Пока!

— Пока!

Кожухов положил трубку на рычаг и посмотрел в окно. В небе собирались тучи. Поднявшийся ветер медленно раскачивал верхушки деревьев. Внезапно на Матвея Ивановича накатила тоска.

«Что я делаю? — мучительно подумал он. — Господи, что я делаю?»

— Коньяк вам бы сейчас и в самом деле не помешал, — услышал он у себя за спиной.

Матвей Иванович повернулся. Блондин Дементьев сидел в кресле, закинув ногу на ногу, и смотрел на Кожухова.

— Вы плохо выглядите, — сказал он. — У вас есть коньяк?

— Да.

— Выпейте рюмку. Это поможет вам расслабиться.

— С-спасибо, — слегка заикаясь, произнес Кожухов. — Я чувствую себя прекрасно. Вы не возражаете, если я немного покопаюсь в Интернете?

Блондин пожал плечами:

— Пожалуйста. Вот только если надумаете отправить кому-нибудь электронное письмо, сообщите нам, хорошо? Мы должны быть в курсе.

— Хорошо, — промямлил Матвей Иванович. — Если надумаю — сообщу.

От нечего делать Матвей Иванович вот уже два часа копался в Интернете. Внезапно взгляд его упал на маленький баннер — «Премьера в Большом театре. Опера Стравинского «Похождения повесы». Матвей Иванович нажал на баннер, и несколько секунд спустя на экране возникла картинка в красных тонах, а под ней — дата премьеры в Большом театре, а еще ниже — небольшая статья об опере.

Матвей Иванович любил Стравинского. Он не раз слушал оперу на диске, но увидеть действие своими глазами ему еще не доводилось.

Он принялся с любопытством читать статью.

«…Источником оперы послужил цикл гравюр Хогарта. Это нравоучительная история о молодом человеке Томе Рэйкуэлле, старающемся доказать окружающим безграничность своей свободы, промотавшем внезапно свалившееся на него наследство, разорившемся и закончившем свои дни в сумасшедшем доме…»

Матвей Иванович печально улыбнулся.

«Похожий сюжет, — подумал он. — Не хватает только сумасшедшего дома. Хотя.., какие мои годы, успею еще».

«…Главным сюжетным мотивом, привнесенным в оперу по сравнению с гравюрами, стала фигура Тени — Ника Шедоу, персонифицированного воплощения Дьявола, соблазняющего Тома богатством и мирскими удовольствиями в обмен на его душу…»

Матвей Иванович вновь оторвался от чтения.

«А сколько Ников Шедоу было в моей истории… — грустно подумал он. — И сколько соблазнов они мне предлагали. Журналисты, телевизионщики, наша собственная эмигрантская братия… Черт, как можно избежать трона, если тебя на него сажают помимо твоей воли?»

Внезапно ему вспомнились жестокие слова жены.

«…Ты неплохо приспособился. Работа на радио, все эти бесконечные интервью, все это сюсюканье перед западными журналистами! Ты стал диссидентом-вельможей и к тому же заработал себе неплохую репутацию в эмигрантских кругах… Да для тебя все это было игрой! Ты никогда не верил в то, о чем так восторженно говорил! Тебе просто нравилось чувствовать себя героем, изгоем, человеком не от мира сего. Тебе нравились все эти шпионские игры в подпольщиков здесь, в Союзе, так же как нравился ореол мученика, которым тебя окружили за границей. Тебе просто нравилось так жить. Люди, которых ты с пеной у рта защищал, о которых писал свои дурацкие книжонки, на самом деле никогда не интересовали тебя. Ты хотел славы, и это был единственный способ добиться ее».