Разделяй и властвуй. Нацистская оккупационная политика - Федор Синицын

Значительным образом эффективность германской национальной политики снизило унизительное и агрессивное отношение оккупантов к местному населению, в том числе сегрегация (кинотеатры и пр. «только для немцев»), карательные акции, публичные казни, грабежи, а также ухудшившаяся в результате оккупации экономическая ситуация, упадок систем медицинского обслуживания и народного образования и пр. Не реализованные оккупантами надежды на предоставление независимости или автономии привели к тому, что уже в первый год оккупации стал отмечаться рост отрицательного отношения к оккупантам и среди тех, кто ранее приветствовал германское вторжение{1003}. Так, к апрелю 1942 г. такие тенденции отмечались «среди отдельной части украинских националистов-”самостийников”», часть которых, по данным советской разведки, была «готова идти даже к [советским] партизанам»{1004}. К октябрю 1942 г. антинацистские настроения на Украине проявились еще сильнее, в том числе среди ранее антисоветски настроенной интеллигенции. Германские власти отмечали, что «круг тех, кто верит в возможность сотрудничества между украинцами и немцами по строительству страны, непрерывно сужается»{1005}.

В Белоруссии, по мнению германских властей, царили пассивные по отношению к оккупационной власти настроения. Оккупанты считали, что определенную роль в формировании таких настроений белорусского населения сыграло его «низкое национальное самосознание» и «отсутствие национальной интеллигенции»{1006}. Однако очевидно, что именно так проявилось недовольство оккупацией среди антисоветски настроенных кругов населения.

В Литве к августу 1942 г. распространилось мнение, что «немцы дали… самоуправление не из симпатии, а из-за военной необходимости», включая «проведение мобилизации литовцев на фронт». В этом регионе царила уверенность в том, что «в конце войны самоуправление будет ликвидировано и Литва будет аннексирована Германией» (хотя часть интеллигенции и продолжала надеяться, что за самоуправлением придет автономия). Нацисты отмечали среди литовцев «пассивное сопротивление». Недовольство усилилось в октябре 1942 г. в связи с начавшейся германской колонизацией. Оккупационные власти Литвы отмечали, что реализованные ими пропагандистские мероприятия «совершенно неэффективны и не способны соответствовать нуждам населения»{1007}.

В Латвии также отмечались «скептические настроения» по отношению к созданному оккупантами «самоуправлению»{1008}. По воспоминаниям латышей, переживших оккупацию, у них все более создавалось впечатление, что «немцы относятся к латышскому народу, как к рабам», что порождало отрицательное отношение к немцам{1009}. 12 марта 1942 г. на проведенном германскими властями совещании по вопросу о взаимоотношениях с местным населением, бургомистр Риги Беннер отметил: «Ранее хорошие отношения между немцами и латышами постоянно ухудшаются… Среди латышей отмечается большое беспокойство и раздражение, вызванные неправильными методами управления, применяемыми германскими властями». Беннер упомянул, что латыши восприняли как оскорбление осуществленное германскими властями переименование улиц Риги. Нацистские администраторы также отмечали, что ранее позитивные настроения сельских жителей «быстро ухудшились», а в городе «развилось пассивное сопротивление»{1010}.

Основное недовольство эстонского населения было вызвано отсутствием перспектив независимости Эстонии, особенно возросшее после заявления Генерального комиссара К. Лицмана, сделанного в июле 1942 г. перед собранием учителей в Вильянди, о невозможности восстановления эстонской независимости. В рамках празднований первой годовщины «освобождения Эстонии от большевизма», эстонские круги пытались делать акцент на собственном вкладе эстонцев в «освобождение», считая, что «участие немцев было лишь небольшим». Германская пропаганда, которая требовала проявлений «чувства благодарности эстонцев к немецкому народу» за «освобождение», выглядела в глазах эстонцев «принужденно и неловко, и оставалась в народе без резонанса». По данным оккупационных властей, к августу 1942 г. осуществляемая ими пропаганда в Эстонии имела «относительно слабое влияние». Особо «враждебное к немцам настроение» было выявлено среди эстонской интеллигенции, которая сделала вывод, что «Эстония противозаконно присоединена к Германии, а эстонские граждане… не пользуются теми же правами, что немцы». Эстонское «самоуправление» («Директорат») воспринималось широкими кругами населения как «марионеточное». Распространялись слухи о том, что оккупанты направляют эстонские «добровольческие формирования» на самые трудные участки фронта, при этом вооружая их только советским (трофейным) оружием{1011}. В целом многие эстонцы понимали, что немцы испытывали к ним «историческую ненависть», которая была внешне «замаскирована», поэтому в ответ в Эстонии также росла ненависть к оккупантам{1012}.

Одной из главных неудач германской политики стала неспособность оккупационных властей мобилизовать на свою сторону несоветские национально-ориентированные круги, значительная часть которых заняла антигерманскую сторону. Так, в ноябре 1942 г. германские власти арестовали в Орле подпольную группу, которая издавала и распространяла листовки, пропагандировавшие «создание независимой Русской республики» и борьбу «против немецких оккупантов», а также «Сталина и его приспешников»{1013}. По данным советских властей, в Белоруссии имелась «большая прослойка молодежи», настроенная «несоветски», но в то же время «ненавидящая немецких оккупантов»{1014}.

На территории Украины действовали от 3 до 5 тыс. членов ОУН. 30 июня 1941 г. во Львове ОУН-Б объявила о создании «Украинского правительства» во главе с Я. Стецко, о чем 2 июля 1941 г. был официально уведомлен МИД Германии{1015}. Провозглашение «независимости» Украины и народная поддержка ОУН на Западной Украине{1016} стали неприятным сюрпризом для германских властей{1017}. С. Бандера, Я. Стецко и другие деятели ОУН-Б были арестованы (по данным украинских эмигрантских историков — в июле 1941 г.{1018}, по советским данным — в сентябре 1941 г.{1019}).

Деятельность ОУН-Б была поставлена под запрет{1020}. Тогда же был разогнан «Украинский национальный совет», созданный ОУН-М{1021}. Тем не менее деятельность ОУН на оккупированной территории Украины продолжалась. В марте 1942 г. органы СД отмечали, что украинские националисты «среди населения… воспитывают недоверие к немцам». В сентябре 1942 г. германские власти выявили, что ОУН-Б «пытается поставить под свой контроль деятельность активных слоев молодежи и изъять ее из-под немецкого влияния»{1022}. На Западной Украине в период оккупации ОУН сумела вовлечь в свои организации почти всех учителей{1023}. Подпольные группы ОУН действовали, в основном, в западной части Украины. Население Восточной Украины существенной поддержки националистам не оказывало{1024}, хотя оккупанты там также обнаружили оуновские ячейки и пропагандистские материалы{1025}.