Новобранец - Елена Хаецкая

— Что же тут удивительного? — Он пожал плечами, пытаясь скрыть свое смущение.

— То, что вы таскаете пироги с собственной кухни, в собственном замке! — Она не могла прийти в себя от изумления и даже на миг забыла о том, какое впечатление производит теперь на людей.

— Мои слуги спят, а мысль об этих пирогах не давала мне покоя… Я ворочался в кровати, пока наконец не поддался соблазну, — и вот я здесь, и ты поймала меня, Ингильвар.

Наверное, свеча лгала, потому что Ингильвар показалось, будто защитник Лутвинне смотрит на нее влюбленно. Свет живого огня обладает собственным мнением, и доверяться впечатлению, которое он производит, всегда опасно: что захочет, то и внушит тебе коварная свечка.

— Я и не собиралась ловить вас, мой господин, — тихо возразила Ингильвар. — Но если вам самому угодно было попасть в ловушку, то я могу лишь сказать вам: добро пожаловать.

— Ты работаешь здесь, добрая охотница? — спросил Лутвинне.

— Я сижу здесь в засаде, разложив сеть, — ответила она. — Пирожки — это приманка, а сеть сплетена из моих волос.

— Должно быть, непростая это работа! — проговорил Лутвинне. — Долго ли ты трудилась над своей сетью?

— Всю жизнь — и одну секунду сверх того, — отозвалась Ингильвар. — Но эта секунда принадлежала вам, мой господин, и оттого она оказалась тяжелее всей моей предыдущей жизни.

— Ты говоришь очаровательными загадками.

— В таком случае, очаровательно разгадайте их.

— Хорошо, — молвил он. — Одна загадка: кто ты?

— Ингильвар.

— Это имя для принцессы, не для посудомойки.

— Скажите об этом моим родителям, мой господин!

— Я лучше скажу об этом моему старшему повару! — засмеялся Лутвинне. — А впрочем, никому я ничего говорить не стану, ведь я — господин в этом замке, и многие судьбы я держу в моей руке.

— Возьмите и мою, — попросила Ингильвар тихо и улыбнулась так спокойно, как будто они распутывали вдвоем пряжу, из которой потом собирались на зиму вязать носки. — Но загадок здесь несколько…

— Да, — с важным видом кивнул Лутвинне. — Ты права, милая: здесь несколько загадок, и самая главная — вовсе не твое имя.

— Задавайте любые вопросы, и я дам на них любые ответы, — обещала Ингильвар.

— Хорошо… Итак, ответь мне, добрая Ингильвар: какие здесь пирожки с мясом, а какие — с капустой?

Вот так, на ночной кухне, началась любовь Ингильвар и Лутвинне.

На самом деле вся история их завязалась куда раньше, на той самой поляне, где они повстречались в первый раз. Ингильвар и Лутвинне находились в неравном положении, потому что Ингильвар, как и надлежало женщине, знала об их любви куда больше, чем Лутвинне, — он же, как и следует мужчине, ни о чем таком не догадывался и был просто, безоблачно счастлив.

Это продолжалось и месяц, и два, и три, и только на исходе осени случилось странное происшествие, на которое Лутвинне поначалу не слишком много обратил внимания.

В ту осень Лутвинне ездил по полям и лесам, выслеживая отряд черных троллей, о котором донесли ему разведчики.

Вместе со своими людьми Лутвинне обнаружил и убил пятерых троллей, затем захватил еще двоих на самом краю ничего не подозревающей деревни. Из слов умирающего тролля он знал, что осталось еще по меньшей мере трое — но где их искать?

Он не слезал с седла и исхудал еще больше, а лицо его сделалось похожим на лезвие ножа, такое оно стало худое и хищное. Лутвинне не любил себя таким и потому скрывался от взоров Ингильвар, которую любил, как казалось, больше самой жизни — и лишь чуть-чуть меньше, чем замок и свои земли. Зато он писал ей письма.

Короткие записочки, по десять-пятнадцать слов в каждой. Ингильвар собирала их и складывала в некую мозаику, каждый день разную.

Вчера, например, эти записки выстроились таким образом, что Лутвинне представал из них храбрым воином, который лишь изредка вспоминает дом и возлюбленную. А позавчера, напротив, — Лутвинне выглядел страстно влюбленным кавалером, чьи воинские подвиги — лишь для того, чтобы доказать силу его любви. Третьего же дня все эти записки выстраивались наиболее строгим образом и являли образ Лутвинне-защитника, человека-эльфа, целиком поглощенного непосредственными задачами обороны и подготовки к зиме.

— Любовь моя, — говорила Ингильвар, склоняясь над его записками, — где вы сейчас, мой господин? Чем вы заняты? О чем вы думаете? Велика ли опасность, которой вы себя подвергаете? Больше ли она моей любви? Согласитесь ли вы обменять свою жизнь на мою, если это потребуется?

Она качала головой.

— Я никогда не спрошу вас об этом… Я, дурнушка Ингильвар, бедная дурочка, заморочившая вам голову благодаря волшебному платью…

* * *

Этот последний заставил за собой побегать. На листьях по утрам поблескивал иней; ближе к полудню он таял. Опавшая листва, перед рассветом хрустящая и упругая, а сразу после рассвета — сверкающая, полная крохотных кристалликов, — делалась раскисшей, мятой. Кони ступали по желтой, поникшей траве.

С Лутвинне остался только один солдат по имени Гэрхем, всех остальных защитник замка отпустил домой. Гэрхем никак не показывал своих чувств, даже если они у него и были. То ли гордился оказанным доверием, то ли досадовал на то, что не мог засесть в замке и отдыхать там в свое удовольствие вместе с товарищами, а вынужден таскаться вместе с Лутвинне по холоду, гоняясь за каким-то троллем.

Лутвинне никогда не обсуждал свои действия. Он поступал так, как считал нужным. Никому и в голову не пришло бы возражать ему.

Никто не сказал (хотя следовало бы): «Защитник, вы утомлены, вы устали, вы смертельно измучили себя, господин мой, вам лучше бы вернуться в замок и передохнуть, а последнего тролля поймает кто-нибудь другой».

Поэтому-то Лутвинне и не возвращался в замок. Там, в замке, оставался единственный человек, который осмелился бы произнести эти слова. Ингильвар.

Его персональная защитница. Его боевой клич. Его личное вселенское тепло, от которого, согреваясь, расширяется сердце.

Гэрхем первым заметил следы. Тролль, раненый в последней схватке, уходил на север, в сторону второго приграничного замка. По пути его ожидали по меньшей мере три деревни, и он наверняка был осведомлен об этом.

— Его нужно догнать, — сказал Лутвинне, когда Гэрхем указал ему на отпечаток троллиной ноги.

Следует отдать должное беглецу: раненый, уставший, он допустил одну-единственную ошибку, позволив себе наступить на мягкую землю. Следует отдать должное и солдату из замка: Гэрхем сумел воспользоваться этой ошибкой. А Лутвинне, дремавший в седле, ее пропустил. Вот так.

Они воспряли духом и помчались за троллем. Необходимо было настичь его прежде, чем он окажется в первой из деревень. Несколько раз им казалось, что они упустили след, но затем то Лутвинне, то Гэрхем замечали нечто, указывающее им на правильность избранного ими пути, и они возобновляли погоню. И Гэрхем смеялся от радости, потому что он предвкушал последнюю схватку, исход которой предрешен, а Лутвинне грустил.