Новобранец - Елена Хаецкая

Но сегодня утром, торопясь выполнить порученное, Ингильвар выскочила на кухню в одной рубашке и нижней юбке.

Ее трясло все сильнее. Она едва могла справиться с дрожью в руках, чтобы застегнуть пояс.

Из своей комнатки она не стала брать с собой ни одной вещи. У нее здесь и не было ничего своего. За месяц службы в замке Ингильвар не обзавелась ни новой одеждой, ни украшениями. Все это было ей ни к чему. Она слишком была погружена в свою чудесную жизнь в облике красавицы, ну а теперь все закончилось.

На прощание она еще раз оглянулась, и вдруг в оконном стекле мелькнул прежний образ — вьющиеся пышные волосы, полные сияющей печали глаза.

У Ингильвар подкосились ноги. Слабость охватила ее, испарина выступила на лбу. Ингильвар едва добрела до своей постели и рухнула поверх одеяла. «Нельзя так, — прошептала она, обращаясь к кому-то незримому и не вполне определенному, — нельзя так поступать с живыми людьми».

На мгновение перед ней предстал образ Морана Джурича. Конечно, Моран существовал сейчас только в ее воображении — его и близко не было в замке, — но отчего-то он воспринимался девушкой почти как реальный собеседник.

«Почему нельзя?» — удивился этот почти реальный Моран.

«Потому что мое сердце разорвется»…

«Вы, люди, слишком большое внимание уделяете физической красоте, — заявил Моран. — Между тем все это сущая иллюзия. Лично мне абсолютно все равно, какая там внешность у человека или, предположим, у жабы. Скажу даже больше: когда ты выглядела, как жаба, ты нравилась мне больше; ну, кое у кого свои представления… Поэтому я и пошел навстречу. Ты ведь хотела быть красоткой? Кстати, каково тебе считаться дурой?»

«Ответ тебе известен, — скрипнула она зубами. — Лучше дура, чем уродка…»

«В таком случае, не расставайся с платьем», — посоветовал Моран и растаял.

Платье. Ну конечно! Она провела руками по бокам, машинально оглаживая и одергивая ткань. Все дело в платье.

Ей вдруг показалось, что она вспоминает, как спала у стены замка и сквозь сон слышала негромкий голос Морана. О чем он говорил? Что он сотворил с ее телом, с ее одеждой? Почему не предупредил ее заранее? Забыл?

Наверное, забыл, решила девушка. Ведь для Морана все это не имеет никакого значения. Моран — из тех, кто роняет чудеса на ходу и даже не оборачивается, чтобы посмотреть, что из этого вышло.

«Не расставайся с платьем».

Медленно, очень медленно Ингильвар уняла бешеное сердцебиение. Заставила себя дышать глубоко, ровно. Теперь она знала условия игры и была согласна играть дальше. Быть может, когда-нибудь она обретет достаточно уверенности в себе, чтобы избавиться от платья, как от пришедшей в негодность оболочки, и предстать перед людьми в своем истинном виде.

Когда-нибудь.

«Надеюсь, ты не скоро истлеешь, — обратилась она мысленно к своей волшебной одежде. — Лучше бы ты прослужило мне как можно дольше, потому что я дьявольски не уверена в себе… и вряд ли когда-нибудь наберусь достаточно большой запас смелости, чтобы открыть свое истинное лицо людям».

«Я? Истлею? — закричал в ее сознании голос Морана, который явно обращался к ней от имени платья. — За кого ты меня принимаешь? Ко мне прикоснулся сам Джурич Моран или Моран Джурич, кому уж как нравится произносить это прекрасное имя, которое не становится менее прекрасным от того, что… В общем, ты прекрасно поняла, что я имел в виду. Да все просто прекрасно, начиная с меня и заканчивая тобой! И будет оставаться таковым, пока ты не снимаешь платья…»

Ингильвар тряхнула головой.

«Убирайся из моих мыслей, Моран!»

«Ты сама обратилась ко мне, а я всегда прихожу на помощь к тем, кто когда-либо был мною осчастливлен».

«В конце концов, это похоже на подглядывание».

«Так и есть… Кстати, почему ты до сих пор никого не подцепила? Как тебе старший повар? Хочешь от него ребенка?»

«Моран, пошел вон!»

Ингильвар могла бы поклясться, что Моран в ее мыслях хмыкнул.

Он сказал:

«Если тебя волнует вопрос, как стирать твое неубиваемое платье, могу посоветовать: прикидывайся собственной служанкой…»

«Вон!»

«Как хочешь».

И он действительно исчез.

Как ни странно, этот мысленный диалог с далеким собеседником успокоил Ингильвар. Она вышла на кухню, повязала фартук и вопросительно уставилась на старшего повара. Тот явно был не в духе.

— Ты опоздала, — буркнул он.

Только и всего.

Вечером Ингильвар задержалась, отчасти — чтобы «отработать опоздание» и обелить себя в глазах старшего повара, который весь день к ней придирался, а отчасти — потому, что боялась возвращаться к себе в комнатушку, где утром испытала такой удар.

Она уселась в уголке и взялась перебирать ягоды для завтрашнего пирога.

Она сидела тихо-тихо…

Свечка горела ровно, ясным пламенем. Ингильвар видела свои белые руки с тонкими длинными пальцами. Это были и ее руки, и не ее. Без рубцов и мозолей, они были испачканы ягодным соком и оттого казались еще прекраснее.

Постепенно сон начал одолевать ее, она стала клевать носом… и вдруг проснулась.

Что-то изменилось. Мгновение — и Ингильвар поняла, что именно: огонек свечи заплясал от сквозняка. В кухню кто-то вошел.

Было уже темно, настала ночь. Некто пробрался сюда, пользуясь темнотой. Наверняка вознамерился что-то украсть.

Старший повар гонял воинов гарнизона и прислугу, если те пытались утащить с кухни съестное. Хотя пойманных с поличным никогда не наказывали: все, что готовилось в замке, предназначалось для тех, кто его защищал. Дело заканчивалось бранью и позорным изгнанием из поварской вотчины.

Ингильвар притаилась в своем углу. Пришелец явно не замечал, что в кухне кто-то есть. Он осторожно прошел вдоль стены, провел рукой над полками, как бы прицеливаясь — что бы ловчее стащить, и в конце концов сдернул чистый белый платок, которым была прикрыта корзина с пирогами.

Ингильвар тихонько засмеялась. Человек возле корзины замер, потом присел на лавку и тяжело вздохнул, как ребенок, пойманный на месте какого-нибудь ужасного детского преступления.

— Как не стыдно! — заговорила Ингильвар и сама поразилась звуку собственного голоса: это был грудной, нежный женский голос, в котором звучали нежность и легкое кокетство. — Ведь это для воинов!

— Я и есть… воин… — пробормотал незадачливый вор. — А ты кто?

— Ингильвар. Я здесь работаю.

— Ты поймала меня, Ингильвар… Не рассказывай никому, хорошо?

Он встал, подошел к ней, и в свете свечи Ингильвар увидела наконец его лицо.

— Защитник Лутвинне! — воскликнула она. — Как удивительно!