Пригоршня праха. Мерзкая плоть. Упадок и разрушение - Ивлин Во

— Разумеется… Ну так как, пошли?

— Пошли. И не трудись меня провожать.

— Ты правда не обидишься? Придется делать большой крюк, и потом уже поздно.

— Обижусь, не обижусь — какая разница.

— Бренда, дорогая, ради бога… Зачем ты заводишься? Это на тебя не похоже.

— А я никогда особенно не умела себя поставить.

Индейцы вернулись ночью, пока Тони и доктор Мессинджер спали; маленький народец молча выполз из укрытий; женщины оставили платья в кустах, чтоб ненароком задетая ветка не выдала их; обнаженные тела бесшумно пробирались через подлесок; луна зашла, и площадку освещали лишь тлеющие угли костра и фонарь. Они собрали плетеные корзины, свою долю кассавы, луки и стрелы, ружье и ножи; свернули гамаки в тугие тючки. Взяли только то, что принадлежало им. И уползли, пересекая тени, назад во тьму.

Проснувшись, Тони и доктор Мессинджер сразу поняли, что произошло.

— Положение серьезное, — сказал доктор Мессинджер, — но не безнадежное.

IV

Четыре дня подряд Тони и доктор Мессинджер плыли вниз по течению. Они сидели на концах шаткого каноэ, изо всех сил стараясь сохранять равновесие; между ними громоздилась груда жизненно необходимых запасов; остальные вместе с двумя каноэ были оставлены в лагере — они пошлют за ними, едва заручатся помощью пай-ваев. Но даже этот необходимый минимум, выбранный доктором Мессинджером, был слишком тяжел для каноэ, и оно осело; от любого неосторожного движения вода переплескивалась через борта, грозя потопом; править было нелегко, и они продвигались крайне медленно, в основном довольствовались тем, что держали каноэ по течению.

На пути им дважды встречались водопады, тут они подтягивали лодку к берегу, разгружали и, придерживая руками, шли рядом, то проваливаясь по пояс, то переползая через валуны, пока течение не утихомиривалось. Тогда они ставили каноэ на прикол и сквозь заросли переносили грузы в лодку. Но в основном река была широкой, спокойной; на темной глади воды четко отражались растущие по обоим берегам деревья — они вырастали из подлеска и венчались цветущей кроной где-то в вышине, в полусотне, а то и больше метров над головой. Местами реку сплошь усыпали опавшие лепестки; они долго плыли среди них лишь немногим быстрее течения — могло показаться, что они присели отдохнуть на цветущем лугу. По ночам они растягивали брезент на участках берега посуше или вешали гамаки в лесу. Лишь мухи кабури да изредка аллигаторы, застывшие словно статуи, нарушали мирное течение их дней.

Они внимательно оглядывали берега, но никаких признаков человеческого жилья не появлялось.

Потом Тони подхватил лихорадку. Она напала на него совершенно неожиданно, на четвертый день. Когда они остановились в полдень на привал, он прекрасно себя чувствовал и даже подстрелил олененка, который пришел к другому берегу на водопой; а через час его трясло так, что ему пришлось отложить весло, голова у него горела, руки и ноги окоченели, к заходу солнца он начал бредить.

Доктор Мессинджер измерил Тони температуру — оказалось, сорок градусов. Он дал Тони двадцать пять гранов хинина и разложил костер так близко от гамака, что тот к утру обуглился и закоптился. Он велел Тони закутаться как следует в одеяло и не раскрываться, и ночью Тони то и дело просыпался весь в поту, его мучила жажда, и он кружка за кружкой хлебал речную воду. Ни вечером, ни на следующее утро он не мог есть.

Однако наутро температура упала. Он чувствовал себя слабым и изможденным, но все же смог сесть в лодку и даже понемногу грести.

— Это ведь просто приступ, он пройдет? — сказал Тони. — Завтра я буду совершенно здоров, верно?

— Надо надеяться, — сказал доктор Мессинджер.

В полдень Тони выпил какао и съел чашку риса.

— Чувствую себя как нельзя лучше, — сказал он.

— Вот и прекрасно.

В эту ночь его снова трепала лихорадка. Они разбили лагерь на песчаной отмели. Доктор Мессинджер грел камни и прикладывал их к ногам и к пояснице Тони. Он почти всю ночь не спал — подбрасывал дрова в костер и снова и снова наполнял водой кружку Тони. На рассвете Тони подремал с час и почувствовал себя лучше; он то и дело принимал хинин, отчего в ушах раздавался глухой звон, словно он припал ухом к одной из тех раковин, в которых, как ему говорили в детстве, слышен шум прибоя.

— Надо ехать, — сказал доктор Мессинджер. — Мы наверняка недалеко от деревни.

— Я ужасно себя чувствую. Может, лучше подождать денек, пока я не поправлюсь окончательно.

— Ждать нет смысла. Надо ехать. Вы доберетесь до каноэ, как вы думаете?

Доктор Мессинджер понимал, что Тони прихватило надолго.

Почти все утро Тони пролежал без движения на носу. Грузы переместили — и он мог вытянуться во весь рост. Потом его снова затрясла лихорадка, да так, что застучали зубы. Тони сел, уткнув голову в колени, его бил озноб, полуденное солнце обжигало лоб и щеки. Деревни все не было видно.

День уже клонился к концу, когда он впервые увидел Бренду. Какое-то время он разглядывал странный предмет посреди лодки, где раньше были свалены запасы; потом понял, что там сидит человек.

— Значит, индейцы вернулись? — спросил он.

— Да.

— Я знал, что так и будет. Очень глупо с их стороны испугаться игрушки. Остальные, очевидно, вернутся следом.

— Да, по-видимому. Постарайся лежать тихо.

— Вот дура-то, испугалась заводной мыши, — презрительно обратился Тони к женщине в лодке.

И тут он увидел, что это Бренда.

— Извини, — сказал он. — Я не знал, что это ты. Ты бы никогда не испугалась заводной мыши.

Она не ответила. Сидела ссутулившись, как частенько сидела над миской хлеба с молоком, когда возвращалась в былые дни из Лондона.

Доктор Мессинджер отвел лодку к берегу. Помог Тони выбраться на берег — каноэ при этом чуть не перевернулось. Бренда самостоятельно вышла на берег. Ступала изящно и уверенно, не колебля лодки.

— Вот что значит уметь держать себя, — сказал Тони. — Знаете, мне как-то попалась анкета, которую заполняют при найме на работу в одну американскую фирму, так вот, там есть вопрос: «Умеете ли вы держать себя?»

Бренда ждала его на берегу.

— И самое глупое в этом вопросе, что приходится принимать на веру слова претендента, — старательно объяснял он. — Ведь если ты сам считаешь, что умеешь себя держать, — разве это доказательство?

— Посидите тихо, пока я привешу гамак.

— Да, я посижу здесь с Брендой. Я так рад, что она смогла приехать. Она, по-видимому, успела на три восемнадцать.

Она провела с ним всю ночь и следующий день. Он