Пригоршня праха. Мерзкая плоть. Упадок и разрушение - Ивлин Во

ящиков с «обменным фондом», которые могли пригодиться на последующих стадиях путешествия. По местной системе цен нога кабана стоила пригоршню дроби или двадцать ружейных пистонов; за упитанную птицу требовали бусы.

Около часа, когда с обедом было покончено, доктор Мессинджер призвал Розу.

— Завтра выходим, — сказал он.

— Да, вот сейчас.

— Передай мужчинам, что я сказал тебе вчера вечером. Восемь человек едут в лодках, остальные ждут здесь. Ты тоже едешь в лодке. Передай мужчинам.

Роза ничего не сказала.

— Поняла?

— Мы не ходить лодка, — сказала она. — Мы ходить туда. — И она указала рукой на тропинку, по которой они пришли. — Завтра-послезавтра мы ходить назад деревня.

Последовала долгая пауза, наконец доктор Мессинджер сказал:

— Скажи мужчинам, пусть идут сюда… Не имеет смысла им угрожать, — бросил он Тони, когда Роза, переваливаясь, пошла к костру. — Народец они чудной, боязливый. Если им угрожать, они перепугаются, удерут, и мы останемся на мели. Не беспокойтесь, я сумею их убедить.

Они видели, как Роза что-то говорила у костра, однако никто из индейцев не сдвинулся с места. Передав поручение, Роза тоже замолкла, уселась на корточки, зажала между коленей голову одной из женщин. Увлеклась поиском вшей, но доктор Мессинджер призвал ее, прервав это занятие.

— Надо подойти к ним, поговорить.

Некоторые индейцы лежали в гамаках. Другие сидели на корточках — засыпали землею костер. Они уставились свинячьими глазами-щелочками на Тони и доктора Мессинджера.

Одна Роза не проявила к ним никакого интереса, так и не повернула головы — вся ушла в работу, ее пальцы деловито шныряли, извлекали из волос подруги вшей, давили их.

— В чем дело? — спросил доктор Мессинджер. — Я просил тебя привести мужчин.

Роза молчала.

— Значит, макуши трусы. Они боятся пай-ваев.

— Все маниок, — сказала Роза, — пора копать маниок. Не то плохой.

— Послушай. Мне нужны мужчины на одну-две недели. Не больше. Потом я их отпущу. Они пойдут домой.

— Пора копать маниок. Макуши копать маниок до большой дождь. Мы ходить сейчас домой.

Доктор Мессинджер и Тони вскрыли один из ящиков и разложили товары на одеяле. Они выбирали эти вещи вместе в дешевом магазинчике на Оксфорд-стрит. Индейцы в полном молчании следили за демонстрацией. Из ящика появлялись флакончики духов и пилюль, яркие пластмассовые гребенки, утыканные стекляшками, зеркала, перочинные ножи с затейливыми алюминиевыми ручками, ленты, ожерелья и более солидный обменный товар в виде топоров, мелких патронных гильз и плоских красных пороховниц с черным порохом.

— Дай мне, — сказала Роза, выбрав бледно-голубую розетку, сувенир лодочных гонок, — дай мне, — повторила она, покапав на ладонь духами и вдыхая их запах.

— Каждый, кто пойдет на лодках, может взять три вещи из этого ящика.

Роза монотонно отвечала:

— Наша вот сейчас копать маниок.

— Ничего не получается, — сказал доктор Мессинджер, ухлопав полчаса на бесплодные переговоры. — Придется пустить в ход мышей. Я хотел попридержать их для пай-ваев. Жаль. Но вы увидите, против мышей им не устоять. Я индейцев знаю как свои пять пальцев.

Мыши обошлись довольно дорого: в три шиллинга шесть пенсов штука, и Тони живо вспомнил, как он оторопел, когда мышей запустили по полу в отделе игрушек.

У мышей немецкого производства размером с крупную крысу, весьма броско расписанных зелеными и белыми пятнами, были выпученные стеклянные глаза, жесткие усы и кольчатые бело-зеленые хвосты; передвигались они на скрытых колесиках, и при беге внутри корпуса у них звенели колокольчики. Доктор Мессинджер вынул одну мышь из коробки, развернул папиросную бумагу и поднял игрушку повыше для всеобщего обозревания. Внимание зрителей ему привлечь удалось, что да, то да. Тогда он завел мышь. Индейцы заметно насторожились.

Лагерь располагался на застывшей, как камень, глиняной площадке — при разливе реки она затоплялась. Доктор Мессинджер поставил игрушку на землю и запустил: весело позванивая, мышь покатилась к индейцам. Тони было испугался, что она перевернется или застрянет у какого-нибудь корня, но механизм работал отлично, и, к счастью, мышь не встретила на своем пути никаких помех. Эффект превзошел все ожидания. Послышались громкие вздохи, сдавленные, полные ужаса восклицания, пронзительный женский визг — и индейцы пустились врассыпную; босые коричневые подошвы еле слышно топтали опавшую листву; голые ноги неслышно, точно нетопыри, раздвигали подлесок; ветхие ситцевые платья раздирались в клочья о колючие кустарники. Не успела мышь, звеня колокольчиками, домчать до ближайшего индейца, а лагерь уже опустел.

— Фу ты, черт, — сказал доктор Мессинджер, — результат оправдал мои ожидания.

Во всяком случае, явно их превзошел.

— Ничего страшного. Они вернутся. Я индейцев знаю как свои пять пальцев.

Но к закату индейцы не появились. И весь день напролет Тони и доктор Мессинджер, обмотавшись от кабури сетками, изнывая от жары, провалялись в гамаках. Пустые каноэ лежали на глади реки; заводных мышей убрали в ящик. Когда солнце зашло, доктор Мессинджер сказал:

— Пожалуй, надо развести костер. Они вернутся, как только стемнеет.

Они смели землю со старых углей, принесли сучьев, развели костер и зажгли фонарь.

— Не мешало бы поужинать, — сказал Тони.

Они вскипятили воду и сварили какао, открыли банку лососины, прикончили оставшиеся с обеда персики. Потом закурили трубки и натянули на гамаки противомоскитные сетки. И все это почти без слов. А немного погодя решили лечь.

— К утру все как один будут здесь, — сказал доктор Мессинджер. — Нравный народец.

Вокруг раздавались свист и хрип лесных обитателей; и пока ночь переходила в утро, каждый час одни голоса приходили на смену другим.

В Лондоне занимался рассвет, прозрачный и нежный, дымчато-сизый и золотистый, предвестник хорошей погоды; фонари тускнели и гасли, по пустынным улицам струилась вода, и восходящее солнце расцвечивало извергающиеся из водоразборных кранов потоки; мужчины в комбинезонах крутили жерла шлангов, и струи взлетали фонтанами и ниспадали водопадами в сверкании солнечных лучей.

— Давай попросим открыть окно, — сказала Бренда. — Здесь душно.

Официант отдернул занавески, распахнул окна.

— Смотри, совсем светло, — заметила она.

— Шестой час. Не пора ли по домам?

— Да.

— Еще неделя — и приемам конец, — сказал Бивер.

— Да.

— Ну что ж, пошли.

— Ладно. Ты не можешь заплатить? У меня совсем нет денег.

Они зашли после гостей позавтракать в клуб к Дейзи. Бивер заплатил за копченую селедку и чай.

— Восемь шиллингов, — сказал он. — И Дейзи еще хочет, чтобы к ней ходили. При таких-то ценах.

— Да, и впрямь недешево… Значит, ты все-таки едешь в Америку?

— Придется. Мама уже взяла билеты.

— И все, что я тебе сегодня говорила, не играет никакой роли?

— Дорогая, не заводись. Ну сколько можно. Ты же знаешь, выхода у нас нет. К чему портить нашу последнюю неделю?

— Но ведь тебе было хорошо