Барклай-де-Толли - Сергей Нечаев

На самом деле, не сам решил и не сам двинул. Как пишет профессор Е. Н. Щепкин, «военный совет старших начальников единодушно высказался теперь за наступление, и Барклай, вопреки собственному убеждению, согласился… <…> начать движение к Рудне» [154. С. 187]. Историк Н. А. Троицкий развивает и дополняет эту мысль: «Барклай принял мнение совета, но “с условием не отходить от Смоленска более трех переходов” — на случай, если Наполеон попытается отрезать русские войска от Смоленска» [136. С. 106].

Тем временем Багратион все никак не мог успокоиться. Раздраженный всем, что делает Барклай-де-Толли, он писал Ф. В. Ростопчину в конце июля:

«Между нами сказать, я никакой власти не имею над министром (Барклаем-де-Толли. — С. Н.), хотя и старше я его. Государь по отъезде своем не оставил никакого указа на случай соединения, кому командовать обеими армиями, и по сей самой причине он, яко министр… Бог его ведает, что он из нас хочет сделать: миллион перемен в минуту, и мы, назад и вбок шатавшись, кроме мозолей на ногах и усталости, ничего хорошего не приобрели» [56. С. 73].

В своей горячности он шел и еще дальше, пытаясь обвинять в военных неудачах самого императора:

«От государя ни слова не имеем, нас совсем бросил. Барклай говорит, что государь ему запретил давать решительные сражения, и все убегает. По-моему, видно государю угодно, чтобы вся Россия была занята неприятелем. Я же думаю, [что], русский и природный царь должен наступательный быть, а не оборонительный» [56. С. 98].

Как бы то ни было, 26 июля (7 августа), на рассвете, соединенные русские армии выступили из Смоленска тремя колоннами.

На этот момент, по информации Д. П. Бутурлина, «в обеих армиях вместе состояло налицо 121 119 человек, из того числа 77 712 человек в Первой армии, а 43 407 человек во Второй» [33. С. 203]. Движение колонн прикрывали казаки атамана М. И. Платова.

Барклай-де-Толли «двинул всю армию к Рудне, в районе которой рассчитывали встретить центр неприятельской армии» [66. С. 51]. «Расчет был на то, что по дороге на Рудню есть удобные позиции, заняв которые можно было бы дать Наполеону генеральное сражение» [5. С. 554].

Но в ночь с 26 на 27 июля Барклай-де-Толли получил от генерала Винценгероде, отряженного к Велижу, известие о сосредоточении французов у Поречья. Опасаясь быть обойденным с фланга и отрезанным от Смоленска, Барклай-де-Толли решил остановить свое движение к Рудне.

Карл фон Клаузевиц уточняет:

«Уже на первом переходе распространилось известие, что главные силы неприятеля находятся на дороге в Поречье, а при таких условиях удар по воздуху в направлении Рудни являлся чрезвычайно опасным предприятием, так как он мог привести к потере пути отступления. Хотя это известие не было достоверным и представляло, скорее, плод различных соображений и догадок и хотя такое сосредоточение французской армии было явно неправдоподобно, так как дорога на Поречье отнюдь не лежала в том направлении, которого до сих пор держался противник, угрожая все время русской армии своим правым флангом, однако невозможно было уговорить Барклая предпочесть неизвестное известному и помешать ему самому пойти с первой армией по дороге на Поречье, задержав на дороге в Рудню Вторую армию. <…> Багратион был чрезвычайно недоволен отменой первоначального решения, и с этого времени стали постоянно возникать разногласия и споры между обоими генералами» [66. С. 51].

Прервем рассказ Клаузевица, чтобы выразить сожаление — если бы только с этого времени… Горячий по натуре князь Багратион с самого начала войны не скрывал своей неприязни к Барклаю-де-Толли. С самого начала войны он ратовал за наступление и всячески критиковал стратегию военного министра. При этом обоих полководцев не могло не страшить возможное окружение. Именно поэтому, кстати, было принято решение далеко от Смоленска не отходить и обеим армиям не отдаляться друг от друга дальше, чем на расстояние одного перехода.

Опасения Барклая-де-Толли вполне понятны: Наполеон мог захватить Смоленск и отрезать русские армии от Москвы. Абсолютно достоверных сведений о положении войск Наполеона у него не было, а посему слишком рисковать он не счел нужным. Позиция князя Багратиона была несколько иной: сам он вряд ли знал о противнике больше, чем Барклай-де-Толли, но зато априори был совершенно уверен, что действовать нужно иначе. Но вот как? Как и всегда, обладавший вулканическим темпераментом князь Багратион предпочитал довериться своей интуиции. А в отношении Барклая-де-Толли он, опять же как всегда, мог сказать лишь одно:

«Невозможно делать лучше и полезнее для неприятеля, как он. <…> Истинно, я сам не знаю, что мне делать с ним, и о чем он думает?» [148. С. 174].

Право же, складывается впечатление, что все, что думал и делал Михаил Богданович, вызывало в тот момент у князя Петра Ивановича изжогу.

В любом случае, он написал Барклаю-де-Толли:

«Я не могу согласиться с причинами, которые заставили вас переменить прежнюю нашу диспозицию. Одни слухи не должны служить основанием к перемене операций, в которых всякая минута дорога, особливо по нынешним обстоятельствам. Если мы всегда будем думать, что фланги наши в опасности, то мы нигде не найдем удобной позиции» [40. С. 226–227].

Мнение военного теоретика Карла фон Клаузевица:

Полководец, который ясно держал бы в своем сознании план глубокого отступления внутрь страны, который был бы проникнут убеждением, что на войне часто следует действовать, не имея достоверных данных, а опираясь лишь на вероятность, и который имел бы достаточно мужества, чтобы кое-что оставить на долю удачи, такой полководец 9 августа дерзко продолжал бы начатое движение и в течение нескольких дней испытывал бы свое счастье в наступлении. Но такой генерал как Барклай, который ждал спасения только от одержания полной победы, который считал себя обязанным искать таковую в правильном и осторожно подготовленном сражении, который тем более прислушивался к внешним объективным доводам, чем больше в нем замолкали внутренние субъективные, — такой генерал, конечно, не мог не найти во всех обстоятельствах вполне достаточных оснований для того, чтобы отказаться от намеченного предприятия. Мнение полковника Толя и тех офицеров Генерального штаба, которые особенно горячо настаивали на продолжении наступательной операции, сводилось к тому, что внезапность наступления и неожиданное нападение на разбросанную неприятельскую армию уже сами по себе вырывают победу и опрокидывают врага.

Подобные взгляды, выраженные в такой формулировке, представляют великое зло в военном искусстве, так как они обладают своего рода силой терминологического доказательства, а по существу не содержат в себе никакой определенной мысли. Весь исторический опыт свидетельствует, что подобными стратегическими внезапными нападениями редко достигается подлинная победа, выигрывается лишь известное пространство территории и создаются выгодные предпосылки для сражения. Ведь для того, чтобы одержать настоящую победу, необходимо встретить значительную часть неприятельской армии и вынудить ее принять сражение и притом в таких условиях, чтобы иметь возможность охватить ее и, таким образом, добиться наибольшего успеха. Нужно помнить, что одно простое отталкивание противника по прямой линии, которое могло бы сойти за победу, когда оно захватывает всю неприятельскую армию, не является таковой, когда оно направлено лишь против одной ее части.