Инфернальный реквием - Петер Фехервари

Исповедник встает навстречу Асенате, однако выражение его лица невозможно прочесть под густыми лохмами. За последние три года священник постарел на тридцать лет: его черты огрубели, а некогда бронзовую кожу, потускневшую до серовато-коричневого оттенка, испещрили язвочки и глубокие морщины. Тонзура давно уже заросла, и нечесаная грива спускается ниже пояса, борясь за главенство с длинной бородой. И в той и в другой уже больше седины, чем черноты, как и в его душе уже больше черноты, чем золота, – если там вообще блестело именно оно. Только в глазах сохранилась жизненная сила, однако выглядят они неприятнее всего, поскольку кажется, что их вырвали у какого-то более юного создания и пересадили отче Избавителю.

– Я потерпела неудачу, – докладывает Гиад. – Шаманка не страшилась боли, а принимала ее.

– Грустное известие, – объявляет исповедник. Его голос по-прежнему столь же энергичен, как и взгляд. – Добившись ее послушания, мы, возможно, сумели бы убедить племена северян присоединиться к нам миром. Они почитают и боятся ведьм. – Отче Избавитель печально качает головой, как пастырь, скорбящий о своих беспутных прихожанах. – Завтра сожжем ее на городской площади, в назидание прочим. Кроме того, так мы порадуем наших соратников из конфедерации, которые терпеть не могут дикарей с севера.

– Ее больше нет, – говорит Асената. – Умирая, она прокляла этот город и его жителей.

Священник пытливо смотрит на сестру:

– Ты проявила небрежность, мой Бдящий Паладин.

– Нет, я умышленно отняла ее жизнь.

– Зачем ты так поступила? – интересуется он, подходя ближе.

– Потому что уже хватит.

– Не тебе судить, – холодно произносит исповедник. – Думаешь, я упиваюсь страданиями, которые мы обязаны причинять во имя Бога-Императора? Думаешь, я наслаждаюсь этим?

Для наглядности отче Избавитель стегает себя плетью по кровоточащей груди. Не дождавшись ответа, он принимает молчание Гиад за раскаяние и сочувственно улыбается:

– Дочь моя, мы с тобой должны выполнять священный труд Его вместе, но избранная длань Его – не ты, а я.

«Неужели?» – угрюмо спрашивает себя Асената. Ведь судьбу планеты изменили ее руки, она направила Провидение от непокорности Империуму к гражданской войне. Скольких повстанцев Гиад перетянула на сторону крестового похода? Полководцы, законодатели, ученые, даже один поэт – никто не выдержал ее заботливого внимания. Боль и жуткий страх перед муками показали себя более действенным орудием, чем любые слова, богатства или военная мощь имперцев. Нет, сюжетный поворот в истории этого мира написан не кем иным, как сестрой Милосердие.

– Почему ты выбрал меня?

В тот судьбоносный день на Дороге Пророка выстроились многие десятки воительниц. Почему именно она? Только этот вопрос теперь имеет для нее значение.

– А кого же еще? Ты возвышалась над другими сестрами, как ваш Перигелий возносится над подчиненными ему пиками. Блистательная душа, томящаяся в клетке смертной плоти, но совершенно не запятнанная гордыней. Увидев тебя, Асената Гиад, я не смотрел больше ни на кого!

Голос пастыря не утратил искренности, но более не властен над сестрой. Она уже слышала этот ответ: его с точностью до буквы предсказала ведьма, казненная Асенатой меньше часа назад. Шаманка пообещала, что в следующем разговоре с исповедником Гиад почувствует ложь в его словах, и оказалась права. Фразы отче Избавителя текут, как подслащенный яд. Его лукавство даже безжалостнее, чем убийственный холод снаружи.

– Я понимаю, прошлые годы вышли для тебя тягостными, – продолжает священник, протягивая руку к плечу Асенаты, – но мы…

Он замолкает, глядя на длинную иглу, которая пронзила и остановила его ладонь на полпути к цели. Затем пастырь недоуменно смотрит на Гиад:

– Дочь моя?..

– Обманщик, – шипит сестра Милосердие, выдергивая иглу в струйке яркой крови.

Прежде чем исповедник успевает что-то сказать, она всаживает острие в его золотые глаза, сначала в левый, потом в правый. Оба выпада не смертельны, но достаточно глубоки, чтобы наверняка ослепить жертву.

– Истина – наш первый и последний неугасимый свет! – провозглашает сестра, заглушая мучительные рыдания. – Желаю тебе отыскать его во тьме.

Отшвырнув иглу, она уходит в ночь.

«Так было нужно», – мягко произнесла Милосердие. Может, и в самом деле нужно, но это не оправдывало удовольствия, с которым она совершила деяние.

Асената упала на колени рядом с трупом Энкель. Вероятно, госпитальер входила в число ближайших прислужниц Бхатори – иначе палатина не пустила бы ее в Мортифакторум, – однако такая мысль не слишком успокоила сестру.

«Спрячь тело, – настоятельно посоветовала Милосердие. – А потом быстро уберемся отсюда».

Гиад понимала, что ее темная двойняшка права, но все равно медлила.

– Часовня, – прошептала она, вспомнив, как потеряла сознание на «Крови Деметра». То забытье ощущалось в точности как сегодняшнее. – Осквернение и бойня…

«Сестра, тебе надо спешить!»

– Твоих рук дело?

«Монахи-исходники – просто ничтожества! Я покончила с ними из милосердия. – Асената захихикала не по своей воле. – Пусть и не слишком милосердно!»

– Нет… – Гиад закрыла глаза, пытаясь отгородиться от нового воспоминания, пока…

Она приближается к дверям часовни и видит толстое лицо служки, покрасневшее от изумления. Милосердие уже сняла с их общего тела всю одежду и сложила за углом, чтобы не запачкать в намеченной резне. Сестра одаряет ошеломленного привратника скабрезной ухмылкой и неспешно шествует мимо него к алтарю, пока что игнорируя незрячих иноков. Жеманничая, она забирает с престола сакральную свечу и возвращается к смотрителю.

– Желаете ли вы увидеть свет? – с притворной робостью спрашивает Милосердие и всаживает восковой цилиндр в правую глазницу жертвы с такой силой, что служка врезается спиной в стену. Отрешенно глядя на нее уцелевшим глазом, он сползает на пол. Сестра лижет воздух, пробуя на вкус душу убитого, пока ту затягивает в круговорот шторма.

– Не уходи безропотно во тьму[7], – советует Милосердие напоследок.

Ощутив покалывание в кончиках пальцев, она поднимает руки и сладостно вздыхает, увидев перед собой длинные черные когти. Что-то мурлыча себе под нос, сестра возвращается в часовню и присматривается к монахам. Ох, ну с кого же начать?

– А Глике? – прошептала Асената, объятая кошмарным предчувствием. – Ты забрала его нож…