Темная вода - Татьяна Корсакова

– К черту! – сказала зло и решительно вытащила из чемодана первую вещь.

Это был свитер. Если судить по размеру, детский. Если судить по узору «косичками», тоже настоящий винтаж и хенд-мейд. Этот свитер не кололся, «косички» казались шелковистыми на ощупь. Поднести бы его к лицу, прижаться щекой. Но Нина знала, чья эта шерсть, и запах псины, не настоящий, а прорвавшийся из снов, шибанул в ноздри.

– Спокойно… Не надо истерик. – У нее даже хватило силы воли, чтобы не отшвырнуть свитер, а аккуратно положить его на перила. Здесь, под солнечными лучами, он больше не казался серым, он отливал серебром, чистейшим, благороднейшим серебром. – Спокойно… Это всего лишь вязаный свитер, настоящий винтаж и хенд-мейд.

Следующими Нина достала из чемодана рукавицы. Одну пару взрослых и одну пару детских. Узор на них был другой, более тонкий, более изящный, с вкраплениями темной нити. Словно бы светлую шерсть вычесывали из подбрюшья, а темную со спины, от остроухой головы до самого кончика тонкого хвоста. Того самого хвоста, который так ловко и так безжалостно сшибал головки одуванчиков… Вот только кто бы решился вычесать этого зверя? Сначала вычесать, а потом свить из его шерсти пряжу и связать все эти вещи? Если кто-то и мог, то этот кто-то точно был не в своем уме…

Рукавицы легли рядом со свитером, а руки уже тянулись к… чему? Что это кружевное, пушистое и ажурное, почти невесомое? Нина потянула за край, и из чемодана выскользнула пуховая шаль. Эта точно из подбрюшья, мелькнула полная горечи и сарказма мысль. Уже не серебро, а белое золото, почти лебяжий пух. Вот только не лебяжий…

Шаль льнула к рукам, как живая. Шали хотелось на Нинины плечи, чтобы сначала укутать, а потом придушить… Не потому ли ее, такую красивую, такую пушистую, такую смертоносную, спрятали в чемодане в самом дальнем углу захламленной кладовки?

Нина взмахнула руками, стряхивая шаль на пол. Та легла к ногам серебряным облаком, потянулась к лодыжкам. Пришлось отступить. Можно было отшвырнуть, но Нина предпочла отступить, обойти стол с другой стороны, снова заглянуть в чемодан. На дне его сейчас оставался только один предмет – обтянутый бархатом, украшенный серебряным тиснением фотоальбом. Прежде чем взять альбом в руки, Нина пробежалась пальцами по синей обложке. На мгновение ей показалось, что она его помнит, что уже держала его в руках, листала, положив на колени, гладила ласково, как гладят любимую собаку. Этот альбом не был страшным и опасным, в нем наверняка хранились осколки ее, Нины, прошлого. Маленькие пазлы, которые, возможно, получится сложить в цельную картинку.

С альбомом в руках Нина уселась на верхней ступеньке лестницы, перевернула первую страницу. На ней был групповой снимок. Смеющиеся ребята: парни, девушки в несколько рядов. Те, что повыше, сзади, те, что пониже, спереди. И несколько сидящих на стульях взрослых на переднем плане. Школьный снимок. Нина сразу поняла, что школьный. Наверное, выпускной. Наверное, у нее даже получится отыскать на нем маму. Она долго всматривалась в молодые, счастливые лица и никого не узнавала. Нет, ей показалось, что она узнала Якова. Вот в этом широко улыбающемся, кучерявом парне в костюме словно с чужого плеча и небрежно повязанном, сбившемся на сторону галстуке. Да, этот парень мог быть Яковом. Определенно мог. А вот этот серьезный чернобровый красавец, вероятно, Сычев. А девушка, на которую они смотрят… Нет, это не мама. На мгновение в ее идеальных чертах лица мелькнуло что-то знакомое, но это не мама. Мама совсем другая, всегда серьезная, всегда собранная, со стянутыми в строгий пучок волосами. Была… Такой Нина ее запомнила. Она еще раз обвела взглядом фотографию, задерживаясь на каждом лице, всматриваясь и пытаясь узнать. Ничего не вышло. Здесь не было ее мамы. Может, мама фотографировала и потому ее нет в кадре?

Нина перевернула страницу. Женщина. Не пожилая, а уже старая, но все равно крепкая, со строгим взглядом зеленых глаз, с вязальными спицами в руках. Прабабушка… А на следующем снимке она же, но с другого ракурса. И в ногах у нее лежит собака. Лохматая крупная серая дворняга. Спина темная, подбрюшье светлое. Нина всхлипнула, бросила быстрый взгляд на лежащую на полу шаль. Вот чья это шерсть. Вот этой косматой и добродушной псины. Если ее вычесывать, если делать это годами, регулярно и старательно, можно ли собрать достаточно пряжи?

Нина снова перевернула страницу. Все та же лохматая псина, которую обнимает за шею маленькая девочка. Такая же маленькая, как Темка, и чем-то неуловимо на него похожая. Похожая, потому что это она – Нина, потому что это первая и единственная ее фотография из детства. Не было в их доме детских фотографий. Не потому ли, что все они остались тут, в старом дерматиновом чемодане, закутанные в пуховую шаль? Нина откинулась назад, потянула за уголок шали. Теперь можно. Теперь, когда она знает правду, уже не страшно. Шаль уютно легла на плечи. Нина зажмурилась. От шали шел аромат луговых трав и совсем не пахло псиной. А на следующей фотографии лохматый пес уже лежал на боку, откинув в стороны лапы и хвост, а маленькая беззаботная девочка пыталась повязать ему на голову цветастую косынку. Вид у обоих был совершенно счастливый. И от самой фотографии веяло счастьем и спокойствием. Сделать такое чудесное фото могла только мама.

Дальше шли пейзажные снимки. Темная вода на рассвете. Темная вода на закате. Темная вода в солнечный полдень. Отражение самой мамы в темной воде, текучее и переменчивое, неуловимое и неузнаваемое. Тонкий девичий силуэт на темном фоне. И еще один силуэт… Нина поднесла снимок к глазам… Со дна озера на нее и на ее беспечную маму смотрел Сущь, красноглазый зверь. Или не со дна? Или он подкрался со спины и заглядывал маме через плечо? Сущь заглядывал, а мама ничего не замечала. Нина даже сейчас не была уверена в том, что видит. Может, Сущь, а может, игра света и тени, происки бессонной ночи.

На следующем фото был запечатлен пикник. Или рыбалка, Нина разглядела висящий над зажженным костром котелок. Их было четверо. Троих она узнала сразу, кем был четвертый, догадалась. Четверка неразлучных друзей. Все четверо молодые, красивые, довольные. Все четверо улыбаются той, что их снимает. Улыбаются и призывно машут руками.

А теперь их осталось двое. Третий снимает их со спины. Мама в накинутой на плечи шали, той самой, что сейчас так уютно укутывает Нину. И Сергей Лютаев. Он обнимает маму за плечи, по-хозяйски обнимает, но смотрит не на нее, а на того, кто снимает. В его взгляде раздражение. Наверное, этот третий застал их врасплох, поэтому он злится. Наверное, им с мамой хотелось побыть наедине, а третий им помешал. У мамы длинные распущенные волосы, тогда она еще не носила строгие пучки, тогда она позволяла себе любить и быть любимой. Сердце защемило, Нина перевернула страницу.

Этот снимок сейчас назвали бы селфи. Девушка, та самая, с первого фото, улыбается своему отражению в зеркале, на ней шелковое платье в мелкий цветочек, в руке – фотоаппарат. Надо спросить у Шипичихи, что это за девушка, возможно, одна из маминых подруг.

Нина подняла голову в тот самый момент, когда на альбомные страницы упала тень. Наверное, поэтому не успела испугаться. Или просто устала бояться?