Река Снов - Сергей Сезин

– Господин поручик, у меня с собой оружие, в том числе карабин СКС-М. Как мне с ним быть?

– Карабин носить в пределах форта только в зачехленном и разряженном виде. Это если вне боевой тревоги. По ней – можно в любом виде. Кобурное оружие – носить можно, но только открыто. Разрешения на скрытое ношение из других мест – недействительны.

– А гранаты?

– Аналогично карабину.

Ну да, это ж не Тверь, где гранаты можно иметь только охотникам за нечистью. Здесь, в приграничном месте, с этим проще.

– Извините, еще один вопрос. У вас при комендатуре были комнаты для командировочных. Нельзя ли ими воспользоваться для проживания?

– Отчего ж нельзя? Из вестибюля, где дежурный, в коридор налево. За последней дверью переход в дворовой флигель, там и комнаты помещаются. Спросите Татьяну Алексеевну, она поселит. Когда заселитесь – на второй этаж, насчет противопожарного инструктажа. Одиннадцатый кабинет.

На этом было все. Я попрощался, спрятал документы во внутренний карман пыльника (их сейчас снова придется доставать) и отбыл.

Прошел вестибюль, оба коридора, переход и оказался перед раскрытой дверью. В ней вполоборота ко мне стояла женщина средних лет и что-то искала на полках раскрытого шкафа. Я постучал в косяк.

– Входите, гостем будете. По какому случаю здесь?

Голос знакомый.

– К Татьяне Алексеевне. Поселиться на пару-тройку деньков. Могу дать списать географию или химию. А вот геометрию нет – Измаил Моисеевич догадается, что списано.

Женщина изумленно обернулась ко мне, и пришлось извиняться. Увы, ошибся. По голосу принял ее за свою одноклассницу.

Меня простили и поселили. Жить я буду в комнате на троих, но пока один. Правда, это положение может в любой момент измениться. В соседней комнате живут два командированных инженера, но они днями и ночами на заводе, монтируют оборудование. Придут, примут по чарочке и валятся спать.

Да, кстати, в полночь флигель закрывается. Кто не успел, тот ночует на коврике у дверей (а коврика-то и нет). Удобства в коридоре. Чай вскипятить можно, а вот еду разогревать негде. Душа нет, в двух кварталах баня. Ну про нее я и сам знаю. Инженерам проще – они на заводе после смены в душе помоются. Курить в помещениях нельзя. Для того во дворике оборудовано место. При курении в неположенных местах – штраф и иные кары. Но это мне на втором этаже расскажут.

Поскольку я не командировочный – стоить это будет новый рубль в сутки.

Я выслушал еще ряд наставлений, был записан в амбарную книгу, заплатил, сам расписался и многого другого положенного исполнил. После чего сложил вещи, вынул из карабина магазин (коль так нельзя) и пошел на второй этаж – инструктаж получать. На вещи поставил сигнальное заклинание, чтобы оно меня извещало, что их сдвинули. Такого, как в Гуляй-поле, ставить не стал. Вдруг явится еще один командировочный и чуть подвинет в сторону. Тут мне немного повезло: инструктор явно хотел побыстрее закончить дело, оттого, узнав, что я здесь много лет жил, обрадовался, дал мне расписаться в книге, вручил краткую инструкцию, чтоб я освежил требования в памяти, и выпроводил. Итак, официоз позади. Кстати, в инструкции было указано, что по боевой тревоге я должен прибыть на восточную сторону периметра «конно, людно и оружно» и обратиться в блокгауз номер три к его начальнику. Время еще раннее. Пойду на кладбище, оценю предстоящий объем работы.

Но прежде я вернулся в командировочный флигель и расспросил у Татьяны Алексеевны, где можно поесть и где сейчас располагаются разные магазины.

Уже было довольно жарко, поэтому пришлось применить старый самарский опыт – ходить по теневой стороне и возле каждой колонки на лицо плескать водой. Жарко здесь летом, особенно в июле-августе, но и сейчас тоже лучше не гулять по солнцепеку. Тем более что я шел по улице, застроенной домами на одну семью. А в таких домах отчего-то повелось ставить дома фасадом на улицу, а двор с деревьями располагать сзади. Семье это, может, и лучше, а вот улица получается голая и без тени деревьев. Вот на западной окраине, где стоят восьмиквартирные дома и казармы для рабочих, там с посадками все хорошо. А улицы Волжская и Самарская вообще засажены яблонями и черемухой. Детьми мы туда часто бегали – полакомиться. Хотя у многих свои яблони во дворе были. В то время среди взрослых было принято, чтобы отгонять детей от яблок, когда они еще зеленые. Поэтому, кто бы ни шел мимо, он нас отгонял, пока общественные яблоки несли угрозу. Как созревали – уже никто не мешал. Даже помогали сорвать, если прохожий видел, что ребенок еще маленький и не дотянется. Правда, требовали всегда вымыть или вытереть. Интересно, это еще сохранилось или уже забыто.

Старое кладбище находилось на песчаном берегу старицы. Давно я тут не был. Вошел в железные ворота, точнее, в их пешеходную часть. Рядом была широкая часть, для въезда катафалков, но ее открывали только при похоронах. А посетители ходили через эту калитку. Возле домика кладбищенского сторожа лежали несколько образцов надгробных плит. Ага, значит, здесь еще хоронят и можно будет тут же узнать насчет возможной замены или ремонта памятника и оградки. Вот сейчас погляжу, а потом подойду, уже зная, что требуется. Мне идти прямо, до огромного памятника сыну купца Званцева, потом свернуть налево, потом еще пару рядов, и там будут могилы матери и отца. Бабушкина могила на другом краю. А дядина где-то рядом с ней. А вот где муж сестры похоронен, я точно и не знаю. Надо будет у сторожа спросить, если у него ведется учет похорон в какой-то книге.

Вот и могилы. Умерли они в разное время, но отец после смерти матери договорился, чтоб для него оставили место рядом с ней. И через восемь лет лег рядом с матерью. Здравствуйте, мама и папа. Если так можно говорить уже мертвым.

Я присел на лавочку и погрузился в незримую беседу с теми, кто ушел в эту землю, но остался в моей душе.

Сестра, когда после смерти мужа уезжала отсюда с детьми в Ахтубу, привела тут все в порядок. И это чувствовалось. Оградка, скамейка и столик требуют только покраски – все же семь лет прошло. Памятники тоже в порядке, нужно б только подновить краску, которой залиты буквы надписей. Ну и траву повывести… Теперь к бабушке.

А вот там оказалось не так хорошо. Тут виновата больше баба Аня. Перед смертью она заявила, чтоб на ее могилу не устанавливали каменного памятника, ибо не хочет она, чтоб ее плитой давило. Поставят пусть деревянный крест, как христианке, и даже не пишут на нем ничего. Бог ее и так знает, мы тоже знать будем, где она ляжет, а более ничего и ни для кого ей не нужно.

Отец сделал чуть по-своему и хорошо сделал: поставил небольшую каменную пирамидку с надписью, но не на саму могилу, а как бы в головах. Вот по этой пирамидке ее могилу я и нашел, потому что крест сгнил и развалился. Травы тоже много выросло, еле пирамидка нашлась.

А вот дядюшкин кенотаф оказался в идеальном порядке. И даже подсохшие цветы на могиле лежали. Видимо, женщина, любившая его, до сих пор жива и посещает. История эта романтическая, как раз в духе моего дядюшки. Он влюбился в одну замужнюю даму, та тоже его полюбила, но не могла разорвать уз брака. Так вот они и любили друг друга, пока смерть их не разлучила. Интересно, жив ли еще тот муж, бросить которого она так и не решилась при жизни дяди Евгения. Впрочем, история эта случилась во времена моей юности, поэтому мне могли не рассказать всех подробностей. Собственно, так и было, поскольку имени и фамилии мне родители так и не назвали. А дядюшка, как джентльмен, тем более. Или это уже не возлюбленная дяди, а его дочь? Кто знает…