Годы привередливые. Записки геронтолога - Владимир Николаевич Анисимов

заявляли о моей кристальной добропорядочности в отношениях с лабораторией эндокринологии. И что уж, конечно, я в своей диссертации не использовал ничего, что не было сделано мною лично.

Наконец, по итогам «расследования» состоялось заседание учёного совета Института, которое вел Николай Павлович. В зале полный кворум и вообще нет свободных мест. Такое событие все же большая редкость! Зачитывается снова письмо из ВАК, анонимка, приказ о создании комиссии. Выступает ее председатель профессор В. А. Филов и зачитывает акт комиссии, заканчивающийся словами: «Комиссия заключает, что обвинения в адрес В. Н. Анисимова, содержащиеся в анонимном письме в ВАК, являются необоснованными и носят клеветнический характер». В прениях – О. Ф. Чепик и многие еще, точно даже не помню. Но вот отчётливо помню, что столько было сказано хороших слов и в мой адрес, и по поводу моей работы, что даже возникло некоторое чувство признательности неизвестному доброжелателю, столь «остроумно» способствовавшему росту моей популярности в Институте и за его пределами.

Бумаги ушли в ВАК, близился Новый год, из ВАКа – ни гугу. Новый, 1985 год, как обычно, встречаем дома, приходят самые близкие друзья – Лихачёвы, Бахаревы, Павленки, кто-то еще. «Веселье», как на поминках, все стараются меня утешить. Я держусь бодрячком. 4 января спускаюсь вниз, к почтовому ящику – там открытка из ВАКа – ваша диссертация утверждена президиумом ВАК 27 декабря 1984 года. Ура! Тут же позвонил Н. П., Алику, Валерию, другим друзьям. Вера в торжество справедливости не поколеблена! Правда, смущало, почему в стране с самым справедливым общественным строем все же рассматривают анонимки?

Поиски автора анонимки продолжались довольно долго. Прибегли даже к помощи текстологической экспертизы: нашлись знакомые в Московском институте криминалистики, которым послали текст анонимки и образцы текстов, напечатанных возможными авторами и заведомыми неавторами для контроля. Подписи все убрали, поставив номера. Всё как в двойном слепом исследовании. Я сомневался, что будет какой-нибудь толк, ведь «доброжелатель» мог запросто прийти в нашу лабораторию и напечатать на нашей пишущей машинке текст. Но всё знающий Лихачёв сказал, что «там» оценивают сочетания слов, особенности силы удара на различных буквах и еще всякие тонкости, непостижимые нашему медицинскому разумению. Короче, автор был установлен, приватный ответ мы получили, но, увы, официальное заключение эксперты дают только при наличии запроса из следственных или судебных органов. Поэтому полученная нами информация остается не оглашенной до сих пор и, полагаю, уже никогда не будет предана гласности по разным причинам. Хотя признаюсь, что множество мелких фактов, сложенных вместе, ещё ранее, до результатов текстологической экспертизы, привели меня, и не только меня, к однозначному заключению об авторе анонимки. Пусть это останется на его совести, хотя у каждого об этом предмете своё представление. Каждому воздастся по делам его. Зависть – это ведь тяжкое испытание и наказание, прежде всего для самого завистника. Не зря говорят, что настоящий друг проверяется не в беде, когда естественное чувство нормального человека – помочь в неё попавшему, а в радости. Радоваться чужому успеху, даже когда у самого все в порядке, – не каждый может. Рыбаки говорят, что приятно, когда клюёт у соседа и у тебя, но вот когда у тебя клюёт, а у соседа нет, это ни с чем не сравнимый кайф. Замечу, что этот автор анонимки, который до недавнего времени работал в Институте, хотя и достиг известных степеней и должностей, к чему всю жизнь стремился, в науке ничего серьезного не сделал. И, похоже, он это сам знал… Бог ему судья!

Совещание в Кембридже

В марте 1985 года в Кембридже состоялось совещание Рабочей группы по проекту МПХБ «Принципы оценки риска для потомства в связи с воздействием химических веществ в период новорожденности и раннего детства», в котором мне довелось участвовать. Международная программа химической безопасности (МПХБ; IPCS – International Program of Chemical Safety) была образована тремя организациями ООН – Программой ООН по окружающей среде (ЮНЕП), Международной организацией труда (МОТ) и Всемирной организацией здравоохранения (ВОЗ).

Это была моя первая поездка в Англию. Я прилетел в Лондон 18 марта, переночевал в каком-то отеле возле Гайд-парка, зарезервированном для меня организаторами совещания, и наутро добрался до вокзала Виктория, сел в поезд и через полтора часа был в Кембридже. Совещание проходило в одном из многочисленных колледжей этого очаровательного университетского городка. Поселили нас в общежитии студентов, которые в это время были на каникулах. В одной из аудиторий колледжа проходили заседания. Работали обычно с восьми часов утра до шести часов вечера, прерываясь на ланч и кофе-чай. По вечерам был ужин в столовой колледжа, где мы сидели за длинными дубовыми столами, предназначенными для преподавателей. Замечу, что студенты ужинали в этом же зале. Среди участников совещания знакомых было мало – только Ричард Диксон из Национального института охраны окружающей среды в Северной Каролине и профессор Иржи Паржижек, работавший в женевском офисе МПХБ. Его жена – профессор Яна Паржижкова – принимала участие в Международной конференции «Физиологическое понятие возрастной нормы», проходившей в Ленинграде в 1974 году. Все свободное время, хотя его было совсем мало, я тратил на осмотр Кембриджа. Изумительная красота древних колледжей, их история, начинавшаяся в XIII–XIV веках, имена ученых, которые в них работали и преподавали, создавали необыкновенное ощущение приобщения к вечности, к цивилизации. Запомнились Королевский колледж (Кинг-колледж), где я случайно попал на репетицию студенческого хора, Колледж Святой Троицы (Тринити-колледж), в котором работал сам сэр Исаак Ньютон, учились короли Англии. А в Сидней-Сассекс-колледже, в котором проходило совещание, учился Оливер Кромвель, и там было захоронено его сердце. По опыту поездки в Прагу зимой 1981 года, я сообразил взять с собой в Англию две бутылки водки «Московской» в экспортном исполнении. Но кому подарить, мне в голову не приходило. Я обратился за советом к Иржи Паржижеку – все-таки он был руководителем проекта от МПХБ и к тому же представителем братского чешского народа. Иржи посоветовал взять одну бутылку на приём, который предстоял вечером накануне завершения совещания.

– Может, взять две бутылки? Они же всего по 0,7 литра, – искренне удивился я.

– Одной будет достаточно, – сказал многоопытный Иржи. – Подаришь ее председателю совещания – профессору Элизабет Виддовсон, работающей в Кембридже.

– Одну так одну, – пожал плечами я и подарил вторую бутылку Иржи, который зажмурился, как кот, от удовольствия и искренне поблагодарил за подарок.

Наконец, настал вечер приёма, который состоялся не в общей столовой, а в кабинете мастера (директора) колледжа. Потемневшие от времени портреты мастеров висели на обитых зеленым сукном стенах небольшого зала. Я вручил принесённую с собой бутылку профессору Виддовсон, которая поблагодарила меня и передала ее