Ведьмина звезда. Дракон Памяти - Елизавета Дворецкая

Образы и видения мелькали одно за другим, Хагир видел то тело Стормунда на темной мерзлой земле, то исхудалую женщину со вдовьим покрывалом, то Яльгейра Одноухого, повествующего о местной войне за поле и пастбище, то лицо Вигмара Лисицы. Все это – лики его неудач. Вся жизнь разом показалась сплошной цепью поражений. Ни в общем деле, ни в своем собственном он не добился ничего хорошего. Все благо, что он задумывал, обращалось во зло и било его самого. Он совершил свой первый подвиг в одиннадцать лет, и этот же подвиг привел к тому, что спустя несколько дней он увидел величайший позор своего рода: Гримкель конунг без борьбы отдал меч фьяллю Асвальду Сутулому…

Образы толпились так густо, каждый из них был так ярок и резок, что Хагир ясно ощущал, как чья-то посторонняя рука вталкивает все это в его сознание. Вернее, будит уснувшее, потому что здесь нет ничего нового, а лишь то, что он сам когда-то пережил и запомнил. Он зажмурил глаза и затряс головой. Прочь, все прочь!

– Дракон Памяти не принесет тебе удачи! – шипел рядом злобный голос, голос одной из тех норн, что приносят злую судьбу. – Отдай его мне! Избавься от твоей неудачи! Брось чужие пороки и ошибки! Начни все сначала, начни все заново! Будь самим собой!

Хагир молчал и крепко сжимал в руках кубок. Даже ошибки предков казались ему драгоценным достоянием, отдавать которое ни за что нельзя. Бросить ошибки предков, начать сначала – значит повторить эти ошибки. Бросить все – и остаться на пустом месте, вернуть к себе Века Великанов. Не может быть, чтобы предки боролись и ошибались зря. Они хотели лучшей жизни для себя и своих потомков и уже потому были правы в поисках и жили не зря. Из своих ошибок они вынесли опыт и силы, отвергнув которые их потомок ограбит сам себя. Ингвид Синеглазый окончил жизнь несчастливо, но разве это значит, что он жил зря? Его жизнь и его смерть продолжаются в душе Хагира, а значит, он понесет их дальше… На миг мелькнули видения какого-то нового дома, новых людей – то, о чем говорил ему Вигмар Лисица. И вместе с тем возникло прочное сознание, что для появления этих новых Лейрингов он должен крепче держать кубок, держать память об Ингвиде Синеглазом и обо всех прочих, чьих имен Хагир сейчас не помнил.

Хагир открыл глаза и встал, чувствуя, что справился с наваждениями. На полянке начало темнеть, лишайники и мхи уже не сверкали яркими живыми красками. Только вода в «пивном котле» кипела так же бодро и неукротимо.

Дагейда сидела на своем камне, подобрав ноги, глаза ее сверкали на бледном лице, взгляд их заклинал. Но Хагир был защищен от ее чар. Сжавшаяся в комок Дагейда показалась вдруг похожей на сердце, заключенное в огромном теле Медного Леса. Мерещилось, что он даже слышит биение этого сердца, торопливые возбужденные удары, глухие, как из-под земли… И стволы деревьев вокруг трепещут в лад этому биению, и скалы содрогаются, и валуны с моховыми покрывалами… И вот уже Хагир видит, что в каждом стволе, в каждом камне есть свое собственное сердце, тысячи сердец бьются в лад, и кровь корней и камней разливается по скрытым жилам, кора и каменные покровы невидимо вздымаются. Тысячи глаз следят за человеком, тысячи ушей чутко ловят любое его движение, тысячи рук готовы протянуться… Огромные силы напрягались в последней попытке зачаровать его и слить с собой; вот уже его ноги пускают корни в землю, а кожа твердеет и становится бесчувственной. Сам он – как дерево, одно из многих деревьев здесь, несокрушимо сильный в общем строю и невесомо слабый сам по себе…

Нет, у него есть другой строй и другой кровный круг – череда предков, которые вывели его из тьмы, и потомков, которые ждут, когда он сам протянет им руку и поведет их. Эти руки вывели Хагира из-под власти чар; он повернулся и быстро пошел прочь. Дорога угадывалась сама собой: сейчас, когда Медный Лес приоткрыл ему свое тайное лицо, он узнавал каждый камень и каждое дерево. Здесь я проходил, а здесь нет… повернуть туда, мимо этих кустов… Наверное, так проходит по лесу она – узнавая всякое дерево, как собственную мысль, и потому ничего не путая.

Конь стоял у того камня, где Хагир впервые увидел Дагейду. Взяв его за повод, Хагир пешком прошел за камень, и на этот раз никакой невидимой стены на пути не оказалось. Тогда Хагир вскочил в седло и поехал вверх по склону к перевалу Троллиного Седла, а оттуда, казалось, уже рукой подать до живых людей, до побережья, до родичей и друзей. О неудаче своей поездки к Вигмару Лисице Хагир сейчас не помнил, его переполняло горячее гордое чувство победы. Теперь он узнал, что владеет сокровищем, которое делает его сильнее ведьмы Медного Леса.

До Праздника Дис оставалось немного времени, но Бергвид все же решил не дожидаться его в усадьбе Тингваль.

– Боги призвали меня не для того, чтобы я целыми годами жил в гостях, даже и у родичей! – заявил он Хельги хёвдингу, который просил его задержаться подольше. – Квиттинг ждет меня! Я должен охранять мою землю от фьяллей, а как раз весной они снова начнут ходить мимо нас. Я поклялся, что никого из них не отпущу живым, если боги не лишат меня победы!

Он всегда так выражался – возвышенно, но местами нескладно.

Против этого благородного намерения даже гостеприимный Хельги хёвдинг ничего не мог возразить. И никто в его семье не стал уговаривать молодого героя: Даг и Борглинда уже от него устали. «Ему трет шею рабский ошейник! – заметил как-то Даг жене. – Иначе, понимаешь, он не старался бы задрать нос выше корабельного штевня!»

Бергвид двинулся на юг с четырьмя кораблями: кроме «Змея» и «Кабана» его «Златорогого» сопровождал «Ястреб» Яльгейра сына Кетиля. С Гельдом плыли Тюра с дочкой и кое-кем из челяди, кто попросился с ней в дом ее мужа. Всего набралось человек восемь, и Гельд не считал, что его слишком обременяют. Хагир втайне завидовал веселой невозмутимости, с которой Гельд сносил насмешки Вебранда и Бергвида над «курятником» на корабле: Гельд Подкидыш умел делать все так, как сам считал нужным, и никогда не стыдился и не злился, если чье-то мнение о его делах расходилось с его собственным.

Бьярта с детьми и частью домочадцев осталась в Тингвале: Тюра звала сестру с собой в свой новый дом, но гордая вдова Стормунда Ершистого ни за что не хотела покидать родной полуостров, твердо, с каким-то упрямым ожесточением веря, что скоро фьялли будут изгнаны навсегда и она сможет вернуться домой.

К вечеру ветер утих, волны были небольшие, и четыре корабля медленно шли на веслах вдоль берега. День сильно удлинился, и это бодрило, внушало впечатление, что для всего задуманного есть много-много времени впереди, но все же близился вечер, следовало задуматься о ночлеге. По уверениям всезнающего Гельда, большой усадьбы поблизости не имелось, лишь несколько рыбачьих избушек. Ему очень хотелось устроить своих женщин под крышей, но Бергвид предпочитал ночевать на берегу.

– Я не какой-то там рыбак, чтобы давиться дымом! – говорил он.

После жизни среди челяди ночлег с дружиной под открытым небом, возле боевого корабля, все еще был для Бергвида удовольствием. Гельд уже подумывал отделиться от «войска» и позаботиться о себе самому, когда Яльгейр с кормы идущего первым «Ястреба» замахал руками: нашел! Впереди виднелась низкая прибрежная площадка, за которой на пригорке темнел прижавшийся к скале серый бревенчатый домик. На кольях сушились растянутые сети, волны слизывали с песка остатки чешуи и требухи от вычищенного днем улова.