Рождение бабушки. Когда дочка становится мамой - Анат Гарари

– Пожалуйста! Спрашивайте, о чем угодно! – повернувшись в ее сторону, с нотками любопытства в голосе откликается Орна.

– Знаете, – начинает Клодин, – когда вы говорили о продолжении рода, я подумала, что, может, вы поэтому и уговорили вашу дочку не делать аборт, что испугались, вдруг у вашей семьи не будет продолжения. Вы несколько раз повторяли, как для вас это важно.

Орна задумалась, глядя на Клодин.

– Я, и правда, тяжело потрудилась, – наконец, говорит она, – пока окончательно отговорила ее от аборта, но в тоже время я сама была… как бы это сказать… словно на распутье… или, точнее, в конфликте сама с собой! С одной стороны, я считала, что надо сделать аборт, потому что ясно представляла, что ждет нас впереди, как нам будет тяжко; и, действительно, беременность была очень тяжелой! И вдобавок к этому, у нее еще было ужасное настроение. Всю ее беременность я тащила на своих плечах! А с другой стороны, я безумно боялась аборта при первой беременности. У меня тоже был аборт, но уже после двух детей. Первый аборт – это страшно, а вдруг потом она не сможет рожать?! Короче, Клодин, вы, наверное, правы: мне было страшно: а вдруг она избавится от этого ребенка и в результате останется вообще без детей? Для меня действительно очень важно все, что связано с семьей и ее продолжением. Пока у тебя есть семья, ты всегда найдешь, с кем и для кого жить! Неожиданно она поднимает с пола сумку и достает ручку и листок какой-то рекламки. Перевернув его белой стороной вверх, она начинает рисовать.

– Не знаю, почему, – не отрывая глаз от бумаги, поясняет она, – но я вдруг вспомнила два рисунка, которыми еще в школе, не замечая, часто разрисовывала тетрадки и блокноты. Я прямо вижу их перед глазами. Вот, поглядите… На одном – два дерева…

Она продолжает рисовать.

– Шишки. Вы видите корни? Еще одно дерево, естественно, с корнями, очень ветвистое. Видите, ветви во все стороны, а на них – яблоки. Да, два дерева, но одно широкое, распахнутое, а другое – строгое, как пирамида, ветки почти прижаты к стволу. А теперь – еще один рисунок, который я вечно чиркаю: дом… дверь и дорожка. Вот и все…

Орна поднимает рекламку, чтобы всем было видно, и продолжает рассуждать вслух:

– Я смотрю на эти рисунки и вижу себя: я могу быть и скрытной, и открытой, как эти деревья, как дом. Плоды – это мои плоды – мои дети, внуки, которые есть и будут. Дом – это моя семья, что-то устойчивое, постоянное, надежно стоящее на земле. Это мне понятно. Но вот дорожка… Всегда я рисую дорожку и не могу понять почему. Почему я рисую ее именно такой, длинной, на весь лист? В чем смысл дома, я понимаю: мне нужен дом, уютный, чистый, как я люблю. Но что кроется за этой дорожкой?

– Чтобы вы всегда могли и войти, и выйти, – предлагает Клодин.

– Может, правда, – задумчиво откликается Орна, – эта тропинка ведет как в дом, так и из дома: можно войти, а можно – выйти.

– Почему вам так важно сознание, что вы всегда можете и войти, и выйти? – обращается к ней Нири.

– Я думаю, – Орна опять внимательно рассматривает рисунок, – чтобы не потерять ощущения свободы; чтобы я всегда могла выйти, когда вдруг мне не хватает воздуха. Возможно, чтобы все могли выйти, если им это будет необходимо.

Она берет еще один лист и опять начинает рисовать.

– Лицо, – не прерываясь, комментирует она, – вы знаете, как я рисую лица? Обязательно – серьги, бусы; всегда яркие, накрашенные губы и ресницы. Пышные волосы; естественно, шея.

Орна заканчивает свой рисунок и опять приподнимает его для лучшего обозрения. Группа молча ждет продолжения.

– Что мы можем узнать о вас из этих рисунков? – спрашивает Нири.

– Я никогда не задумывалась над этим, – говорит Орна, поправляя очки, – хотя годами рисую одно и то же! По-моему, по ним видно, что я человек прямой, открытый; хотя, с другой стороны, я иногда кое-что недоговариваю, поэтому на лицах есть косметика и украшения, которые обычно что-то прикрывают. Так и я должна быть всегда представительной, аккуратной, или, скорее, педантичной; говорить только то, что другим приятно; и, если честно, меня это начало утомлять!

Она обводит взглядом группу и грустно добавляет:

– В последнее время у меня такое чувство, что я слишком часто кривлю душой даже перед самой собой, будто существует какая-то маска, отделяющая меня от внешнего мира.

Наступившую тишину нарушает голос Рут:

– Может, вы поэтому боитесь остаться без воздуха? В маске можно задохнуться! Это ведь касается и того, что вы рассказывали про аборт, не так ли? Когда вы думали одно, а говорили дочке совсем другое. Или, как вы рассказывали нам на прошлой неделе, когда вы еще не чувствовали себя созревшей стать бабушкой, да и вообще хотели быть совсем другой – бабушкой, которая балует, а не растит и воспитывает, но при этом настояли, чтобы она сохранила ребенка. Вы до сих пор еще не совсем смирились с навязанной вам действительностью.

– Я думаю, вы правы, – соглашается с ней Орна, – скорее всего, одно связано с другим, тем более, что я бы хотела, чтобы многое сложилось иначе!

Она тяжело вздыхает и добавляет:

– Но я принимаю все, как есть, у меня нет выбора! Хотя глубоко внутри, я здорово боюсь, как все будет, когда она вернется из больницы. И ко мне опять вернулась неуверенность, которую я испытывала все месяцы ее беременности; ведь я чувствовала, что еще не готова стать бабушкой, а ей говорила, что давно уже жду не дождусь, когда она меня осчастливит.

Орна замолкает, но затем, махнув рукой, решительно объявляет:

– Все, хватит! От правды не убежишь! Да и малышка просто прелесть! Посмотрим, как это все будет. Яэль возвращается из больницы и берет академический отпуск, а я буду ей помогать. Они живут рядом с нами. Я надеюсь, все устроится. Слава богу, что все закончилось благополучно!

– Когда Орна говорит о маске, отделяющей ее от окружающего мира, – обращается к группе Нири, – у меня такое ощущение, что и наша группа предпочитает сегодня оставаться в маске. И конечно, тут же возникает вопрос: а что же за ней прячется; какие чувства и мысли остались сегодня невысказанными?

Никто не спешит с ответом, и Нири продолжает:

– Судя по тем вопросам, которые были затронуты здесь сегодня, беременность и роды зачастую как-то по-особенному влияют на наши взаимоотношения с семьей, обществом и в целом с окружающим миром; они их укрепляют или, наоборот, подрывают, а иногда вынуждают нас переоценить их заново. К этой же теме можно отнести и то, что нам поведала Элла на прошлой встрече. Ее разрыв с дочкой произошел уже давно, почти три года тому назад, но беременность Эйнав и рождение внучки сделали разлуку невыносимой. Возможно, существуют и другие проблемы, которые вовсе неслучайно возникают с особой остротой именно сейчас. Я буду рада, если мы их обсудим на наших последующих встречах.

– Мы начали сегодня с родов, затем коснулись смерти и заканчиваем преемственностью поколений, – после короткой паузы задумчиво перечисляет Нири. – По-видимому, именно на таком особенном этапе жизни у людей возникает потребность убедиться, что после того, как мы уйдем, какая-то часть от нас – как физическая, так и духовная – все же останется. Скорее всего, сознание того, что мы таким образом продолжим свое существование, прибавляет нам уверенности или служит утешением, а возможно, вселяет надежду и помогает нам преодолеть страх смерти или, наоборот, страх жизни. Другая возможность убедиться в своей «живучести» – это расширить круг общения. Ведь связь с другими людьми не только избавляет нас от одиночества, но и дает возможность быть под влиянием и влиять на других даже после того, как наши пути расходятся. Возможно, и сегодня, параллельно с темой, которая здесь обсуждалась, вы спрашивали себя, какой отпечаток вы оставили или хотели бы оставить в сознании подруг по группе. В связи с этим я предлагаю вам на дорожку еще один вопрос: что вам дает наша группа?