Подземелья Эйтана - Алексей Калугин

Когда призрачное мерцание рассеялось, странники с некоторым удивлением обнаружили, что находятся уже не в подземелье, а под открытым небом, затянутым плотным покрывалом серых облаков. Судя по сгущающимся сумеркам, день клонился к закату. Дождя не было, но налетавший порывами холодный ветер рвал с плеч одежду. Лигон зябко запахнул плащ и посмотрел на монаха, на котором была лишь набедренная повязка, – неужели ему правда не холодно?

Странники стояли на открытой смотровой площадке, расположенной на самом верху высокой башни. Вокруг, насколько хватало глаз, простиралось окутанное сероватой дымкой болото. Бледно-зеленые, затянутые ряской бочаги перемежались бурыми платками болотной травы, чахлые кустики отчаянно цеплялись за горбатые кочки, а рахитичные деревья, казалось, не знали, в какую сторону тянуть свои ветки. Там, где на поверхность вырывался болотный газ, то и дело взлетали вверх огненные языки. Они будто пытались дотянуться и лизнуть серое, набухшее влагой небо. В воздухе стоял запах промозглой сырости и гнили.

– Гиблое местечко, – изрек глубокомысленно Веспер.

– Ну и зачем мы здесь? – спросила у монаха Ариэлла.

– Мы должны найти человека по имени Кридос.

– Человека или авира?

– Человека.

– Кто он такой?

– Это не важно.

– Послушай, монах! – указал на авира пальцем Веспер. – Тебе это, может быть, и не важно, а мне хочется знать, из-за кого приходится рисковать головой!

– Это не важно, – повторил безучастно Ванфар.

– Где нам его искать? – спросила Ариэлла. – На болоте?

– Нет, Кридос заточен в башне.

– В этой самой башне? – посмотрел себе под ноги дварф.

– Да.

Лигон присел на корточки и ковырнул острием ножа пол.

– Это свинец, – сказал эльф.

– Верно, – кивнул угрюмо Терваль. – Это знаменитая Свинцовая башня герцога Аморфара.

– Да, – подтвердил авир.

– Ты знаешь эти места? – спросила у клирика Ариэлла.

– Еще как, – криво усмехнулся клирик. – Мы находимся на северной окраине Гвинны, в двух днях верховой езды от города Терка, который самозваный герцог Аморфар объявил своим родовым владением. Герцог весьма своеобразный человек. Тиран с человеческим лицом, если можно так сказать. В свое время он заявил, что каждый, не согласный с тем, как он правит своими землями и народом, может открыто сказать об этом. Для этой цели на Ратушной площади Терка был установлен специальный деревянный помост, который гордо именовался Трибуной гласности. Герцог поклялся, что любой, поднявшийся на Трибуну, что бы он там ни сказал, не будет за это казнен. В самом деле каждый мог подняться на Трибуну гласности и высказаться по любому вопросу. Беда лишь в том, что ничего после этого не менялось. В Терке так уж заведено – слова только словами и остаются. Если же кто-то слишком активно начинал выступать против власти герцога или, того хуже, призывал народ к неповиновению, его однажды ночью, без свидетелей, хватала личная стража Аморфара. После чего беднягу отправляли сюда, в Свинцовую башню, что стоит в самом сердце Гриммельбахской трясины. Герцог держит данное им слово – он не казнил ни одного из своих противников. Только мало кто из них прожил больше года. Свинцовая башня – это подлинный кошмар, сотворенный человеческими руками. Днем в камерах, где содержатся заключенные, стоит невыносимая жара, ночью – жуткий холод. Заключенным полагается только две кружки воды в сутки, а кормят их тем, что готовят местные гоблины. Обычно они готовят еду из того, что удается поймать на болоте. Если в драке убивают кого-то из своих – он тоже идет в котел. Умрет безымянный заключенный – и его съедят. Добавьте к этому зловонные болотные испарения и полчища гнуса, не то что не дающего спать, а способного буквально сожрать человека заживо. Сбежать из башни невозможно, потому что окрестные болота кишат мерзкими тварями, самые милые из которых – это упыри и зеленые ведьмы. А по ночам на болоте загораются блуждающие огни. Только находящиеся на службе у графа Аморфара гоблины знают дорогу через эту топь.

– Ты так подробно обо всем рассказываешь, будто бывал здесь не раз, – удивленно посмотрел на клирика Лигон.

– Не раз и не два. – Терваль ударил булавой по открытой ладони. – В свое время я носил звание капитана и был комендантом гарнизона Свинцовой башни.

– Оп-паньки! – удивленно растопырил глазища дварф. – Как же это тебя угораздило?

– Почему угораздило? – пожал плечами клирик. – Я был военным, состоял на службе у графа Аморфара и, как все профессиональные военные, делал карьеру. Год-другой на болоте – не такая уж высокая цена за дальнейшее продвижение по службе.

– И до какой же должности ты дослужился?

– Я оставил службу.

– Надоело болото? Или с гоблинами поцапался?

– Понял истинную ценность жизни.

– Серьезно?

– А бывает иначе?

Дварф озадаченно почесал шею.

– Конечно, ежели не хочешь рассказывать… – начал он и умолк, всем своим видом давая понять, что на самом деле ему жуть как интересно.

– Как-то раз меня вызвали, чтобы засвидетельствовать смерть заключенного. Когда я пришел в камеру, оказалось, что заключенный при смерти, но еще жив. Дожидаясь его кончины, я просмотрел бумаги, что были у меня с собой. Обвинения против умирающего были выдвинуты стандартные: подстрекал народ к неповиновению, оскорблял речами герцога Аморфара и членов его семьи, оказал сопротивление при аресте. Со слов самих заключенных, в бумагах указывают имя кого-то из родственников или друзей, кто после смерти несчастного возьмет на себя заботы о его похоронах. Конечно, умершего заключенного можно было просто кинуть в болото, но граф Аморфар настаивал на том, чтобы тела выдавались родственникам. Он полагал, что это является еще одним свидетельством его заботы о подданных. В бумагах моего заключенного не был указан тот, кому предстояло заняться его погребением. Дабы соблюсти все формальности – ведь я был облечен особым доверием графа Аморфара, – я склонился над умирающим и спросил, каковы будут его распоряжения по поводу похорон. Но он, хотя и не ушел еще в мир мертвых, уже и не принадлежал миру живых. Он только что-то прохрипел, невидящим взглядом таращась сквозь меня, и чуть приподнял иссохшую – кожа да кости – руку. Я машинально протянул руку навстречу ему, и в моей ладони оказался медальон в форме солнца. Не знаю, как бедолаге удалось сохранить его – заключенным запрещалось иметь какие бы то ни было личные вещи. В башню их привозили уже облаченных в серую арестантскую робу, которую они и носили до смерти. Я больше ни о чем не успел спросить умирающего – едва вручив мне медальон, он тут же испустил дух… Да, в тот момент мне показалось, что солнцепоклонник хотел отдать мне медальон, хотя на самом деле он мог просто выпасть из руки умирающего, а я лишь случайно оказался рядом. Ариэлла права, вся наша жизнь состоит из событий, которые мы считаем случайностями только потому, что не можем найти другого объяснения… Труп, который некому было отдать, был утоплен в болоте. Вернее, я отдал приказ, чтобы его утопили. Гоблины же, скорее всего, засунули его в котел – сами наелись и тех узников башни, что еще были живы, накормили. Два дня я таскал медальон солнцепоклонника в кармане. Я почти забыл про него. Сунув за чем-то руку в карман, я укололся о солнечный луч и решил избавиться от медальона. Я поднялся на верхнюю смотровую площадку башни, ту самую, где мы сейчас находимся, и достал медальон, собираясь зашвырнуть его подальше в болото. Но в тот самый миг, когда я разжал пальцы и посмотрел на лежавший на ладони медальон, из-за туч, вечно застилающих небо Эйтана, выглянуло солнце. Всего на несколько секунд – но это было истинное чудо! Ничего более прекрасного в жизни я не видел. Солнечный луч коснулся медальона, что лежал у меня на руке, и тот вспыхнул золотым светом, будто маленькое солнце!.. В тот момент я понял, насколько мелко и никчемно то, к чему я стремился. Повышение по службе, карьерный рост – все это не имело значения по сравнению с вечным и всемогущим Солнцем, без которого сама жизнь была бы невозможна. Я надел медальон на шею, спустился вниз, вышел из башни и ушел через болото. Три дня я бродил по трясине. Не иначе как само Солнце хранило меня, потому что я миновал бездонные топи, не попался в лапы упырям и ведьмам и в конце концов вышел на торный путь. Первого же встреченного солнцепоклонника я попросил посвятить меня в сан. Так я и стал клириком.