Та самая Татьяна - Анна и Сергей Литвиновы

– Да почему ж Егорка говорит, что это он Ленского убил? Да из ружья? И откуда у него ружье?

Прямых ответов на мои вопросы я не услышал.

– Болтает он, барин! Болтает, а с чего болтает, да и ружье у него откуда – не знаю.

Далее из уст Марьи последовала характеристика указанной личности, из которой следовало, что Егорка человек ничтожный, глупый, поведения нетрезвого и буйного, и когда напьется хлебного вина, мелет обыкновенно невесть что.

Поняв, что больше толку от девушки не добьюсь, высказал я пожелание поговорить и с упомянутым Егором, и с отцом Марьи – старостой Евстафием. Оказалось, что оба на сенокосе, и тогда бабы дали мне девчонку – проводить.

Босоногая девчонка понеслась по пыльной дороге, едва не опережая мой галоп, и вскоре мы с нею оказались на месте.

Выстроившись полукольцом, мужики косили. Девочка указала мне на Егора. Он оказался мужиком лет двадцати пяти, с лицом глупым, но хитрым.

Я приступил к нему, когда мы отошли в сторонку. Для доверительности беседы я даже слез с коня.

– Ты, Егор, говорил, что это ты прежнего барина застрелил? Отчего?

– Почему я? Вы его и убили.

– А ты болтал, что ты.

– А кто вам на меня наговорил? Машка, что ль?

– Неважно, хотя бы и она.

– Машка баба дура, только я молвил иначе: я мог бы господина Ленского убить. Да не убивал ить. Зачем мне суд да каторга? Это все ваши господские дела.

– Да откуда ж у тебя ружье?

– Ружье? Какое ружье? Опять Машка нагородила на меня напраслину?

В таком духе разговор наш продолжался в течение еще нескольких минут. Толку я от мужика добиться не мог. Своим глупым упрямством он вывел меня из себя. Я вскричал:

– Давай, отвечай! Про ружье говори! И угрожал ли барину?! А не то я взгрею тебя палкой!

Но он только скорчил мину и проговорил, кривляясь:

– А что ты мне сделаешь? Ты не мой барин!

Я не стерпел и ударил парня стеком. Он отбежал, плача и крича на меня в сердцах:

– А вот я пожалуюсь на тебя! Своему барину! Да мы сами тебя с парнями подкараулим и убьем!

Я не стал больше его преследовать.

Папенька Марии – кряжистый старик Евстафий, с бровями, словно две черно-белые гусеницы, – находился тут же. Он стал меня просить, чтоб я простил дурака парня, и я махнул рукой: Бог простит. Я спросил старосту, и впрямь есть ли ружье у Егора, тот сказал, что сам не видел, но не исключено, потому как отец его в Отечественную войну партизаном был. Я осведомился, чего он хочет, зачем просил Марию написать ко мне. Тот сказал, что сил никаких нет платить все увеличивающийся год от году оброк.

– Может, ты, – сказал Евстафий, – в Петербурге будешь, с барином моим по-хорошему поговоришь? Али судом ему пригрозишь? Иль вызовешь его за нас на дуэлю, как покойного барина Владимира вызвал? Или царю-батюшке на его пожалуешься?

И никак мне было не объяснить ему – я и не брался, – что невозможно для меня ни первое, ни второе, ни третье: ни судом грозить, ни царя-батюшку просить или «на дуэлю» нового барина вызывать. Воистину, плохо выходит у представителей нашего высокого сословия беседовать с людьми на их языке! Пропасть лежит между нами. Страшно далеки мы от народа. Потому, думаю я, если найдется вдруг представитель господствующего класса, умеющий постичь душу простолюдина, – тот, кого люди понимать станут, сможет он достичь ох многого! До сих пор крестьянские возмущения российские – пугачевский бунт, к примеру – правительству (как я полагаю) удавалось оттого рассеять, что руководителями тех движений бывали люди подлого сословия и необразованные. А вот ежели, упаси бог, простые люди пойдут за человеком высокого звания и знаний недюжинных – тогда и троны могут пошатнуться. И станет тот вожак вторым Буонапартом, повелителем всей земли, и во всех городах – столичных, губернских и уездных – памятники ему, словно новому фараону, стоять будут!

Но это мысль в сторону.

А я в тот день несолоно хлебавши возвратился домой к себе из Красногорья. Заехал лишь к могиле моего несчастного друга – теперь наяву, не во сне. Журчал ручей. Чуть слышно шумели в вышине сосны. В отличие от моего сновидения, никто на покой гробницы не покушался, тиха и печальна оставалась она.

А я, постояв над ней, понял, что совершил, пожалуй, все, что мог, в О-ском уезде, и теперь пора мне опять в дорогу.

Не зря ведь и Зарецкий, и Гильо солидарно сказывали мне, что господин, выспрашивавший у каждого из них про место и время нашей с Владимиром дуэли, выглядел, как мужчина средних лет, плотного сложения и с русыми усами. Очень уж подходило сие описание под портрет, изображавший улана, супруга Ольги, что висел в гостиной у вашей маменьки.

Возможно, недаром в моем сне Ленский сказал мне, что погубила его таинственная она?

Итак, я положил, что мне следует отправиться к ней и к нему. Эти двое, которых я рассчитывал застать в одном месте, должны были рассказать мне о том, какой виделась им гибель бедного Владимира, и о своей роли в ней.

На послезавтра я распорядился выезжать. Завтра люди мои должны были подготовиться к дороге. Сам же я рассчитывал снова съездить в уездный город: взять подорожную в К***, ознакомиться у исправника, который числил себя в моих приятелях, с бумагами по поводу наследования господином Аврамовым имения и состояния бедного Ленского, а также прояснить еще кое-какие вопросы.

На второй день с утра мы выехали в К***. По моему приказанию, чтобы довезти нас до ближайшей станции, в бричку заложили шестерню. Дождей у нас не было уже пару недель, поэтому проселок, хоть и был не в меру ухабист, оказался хорошо проезжен. Коляску мою подтянули, смазали салом и дегтем.

Лошади понеслись. Качало меня немилосердно.

Перед поездкой странное предчувствие словно подтолкнуло меня под руку. Сроду в нашем уезде – как вы знаете, княгиня, – не встречалось ни диких зверей, ни лихих людей. Однако я зачем-то – вот и не верь после этого в предчаяния! – взял в дорогу два заряженных пистолета. Пару стволов, также наготове, я дал своему Никите. Тягостные предощущения не оставляли меня.

Однако начало поездки прошло спокойно, ничто не нарушало нашего размеренного движенья, лишь неумолчные птичьи трели оглашали поля и долы, по которым скакали мы.

Но вдруг, после того как миновали мы Красногорье и углубились в рощу, путь нам преградили трое конных. Одеты они были по-простому, однако лица их оказались закрыты полумасками. Мой возница осадил коляску, и всадники немедленно окружили экипаж, притом двое встали с одной стороны от меня, а третий – с противоположной. Я предположил, что приготовляется ограбление, и стал нащупывать в кармане пистолет – рассчитывая, что злодеи дорого заплатят за свое корыстолюбие. Но вдруг безо всяких предварительных условий, без ультиматума – мол, жизнь или кошелек! – разбойники принялись палить в нас из ружей, коими все трое были вооружены!