Рулетка еврейского квартала - Алла Дымовская

Само предложение руки и сердца, произнесенное в многоречивой форме, представилось на ее суд уже через две недели свиданий, походов в рестораны и ночные увеселительные места и гротескной череды алых роз. Остальное было делом техники. Однако и со стороны комичного сеньора обнаружились некоторые сложности, о которых будущий муж и поведал Инге с робкой застенчивостью. Речь шла о брачном контракте, чтобы избежать суровых калифорнийских законов, вынуждающих местных мужчин расставаться с половиной тяжко нажитого имущества в пользу покидающих их в разводе жен. Сеньор Рамирес отнюдь не страдал жадностью сквалыги и скаредностью Гарпагона, оттого и отразилось на его лице слегка потешное смущение, когда он пояснял Инге причины своего к ней недоверия. Собственно, не в недоверии было дело.

А дело было в единственном сыне сеньора Рамиреса – Луисе-Хуане-Фелиппе Рамиресе и в некоторых важных семейных неурядицах, кои сам дон Рамирес именовал разногласиями. А только сам сеньор на путях жизненных перипетий немного напомнил Инге ее личные пережитые драмы, однако получившие более успешное завершение и претворение.

Все семейство Рамиресов и прилежащие к ним в ближнем родстве семейства Торресов и ду Буэна, как, впрочем, и некоторые побочные и отдаленные в связях кланы, жили в Калифорнии с незапамятных времен изначального испанского владычества. Они не были грандами, посланниками, военными, генералами, а так, вольными наемниками, прибывшими с каравеллами за лучшей долей и землей, что будет побогаче на урожай, чем их собственная испанская сьерра. И остались, и осели на века. И трудились на земле. Во времена монархии и республики, индейских войн и золотой лихорадки все эти Рамиресы, Санчесы и Гонсалесы, не покладая смуглых крестьянских рук, вкалывали до потери сознания на добытых угодьях. Они растили персики и апельсины, обрабатывали в кишевшей гадами по колено воде рисовые чеки, сеяли, пахали, жали и таким способом из собственного пота и мышечных усилий, равных рабскому труду на постройке пирамид, вырастили немалый капитал. Упертые, сплоченные, стоящие крепко на своей земле даже не обеими ногами, а на четвереньках, они были нерушимы и непобедимы. Когда выгодно стало продать большую часть этого выстраданного плодородия, Рамиресы продали. Но не расстались полностью с земледелием и продолжили сельскохозяйственные занятия, только в меньших масштабах, хотя могли отдыхать от гиблого труда и почивать на банковских лаврах. Но это бы вышло все равно что плюнуть на могилы собственных почтенных предков. А в годы калифорнийского винного бума большая часть Рамиресов и Торресов мощным отрядом выдвинулась в долину Сономы на завоевание виноградных вершин. И успешно взяла их тихим приступом, немало прибавив к имевшемуся долларовому счету. Старая ферма в Сан-Фернандо, оставшаяся по наследству самому дону Рамиресу, служила теперь скорее украшением и дополнением его денежного состояния. Но Родриго-Луис-Кристиан, тогда еще совсем молодой сеньор, наотрез отказался копаться с лозой в виноградниках совместно со своим дядей Алехандро ду Буэна, его сыновьями и собственными тремя младшими братьями. Его отказ поначалу вызвал смех, потом грозное негодование родственников, потом порицание и чуть ли не отлучение. И слезы его родной матери, взывавшие к памяти усопшего отца, нимало не помогли. Молодой дон Рамирес не желал выращивать сырье для увеселительного напитка, он жаждал веселиться сам и непременно делать это в бестолковом Лос-Анджелесе и его окрестностях. Семейные ценности были нагло попраны самонадеянным юнцом, родичи смертельно обижены, молодая жена обливала потоком рыданий ступени церкви в миссии Сан-Фернандо, но все оказалось без толку. Сеньор Родриго Рамирес свершил свою судьбу по личному волеизъявлению. От полного остракизма сеньора спасла именно его же собственная природная комичность, которая превращала в глумливый фарс самые драматические движения его души. Молодого дона Рамиреса все сопредельные родственные племена, будто сговорившись, громогласно объявили одержимым и помешанным, валяющим дурака блаженным. И, сильно пожалев его несчастную жену, отпустили с миром, выделив из семейного бизнеса причитавшуюся Родриго-Луису долю средств.

А молодой тогда еще Родриго-Луис купил на эти деньги сначала часть небольшой фирмы, поставлявшей тару и упаковку на фабрики для того самого калифорнийского вина, а после зарекомендовал себя, на удивление, ловким и догадливым коммерсантом. И в скором времени, окончательно распростившись с виноградарством, приступил к выгодному бизнесу по переработке пластиковых отходов. Его свалка была самой чистой и примерной во всей Калифорнии, а технологии самыми передовыми и суперприродоохранными. Сеньор Рамирес приобрел модный дом в Силверлейке, нанял популярного интерьерного дизайнера-гея из Западного Голливуда и купил первый в жизни «Кадиллак». Этот роскошный лимузин, видимо, стал последней каплей в чаше моральных, нестерпимых страданий, которые последние годы была вынуждена испить его жена. И бедная женщина, не выдержав тягот непризнанного и предосудительного богатства, насмешек родителей, братьев и сестер, умерла от поразившего ее сумрачный мозг менингита. Единственного сына Луиса-Фелиппе с огромным, почти вселенским скандалом и призывом в арбитры старшего ду Буэна увезла на ранчо в Сан-Фернандо мать сеньора Рамиреса, оставив того в полном одиночестве великолепия Силверлейкского особняка. Надо ли говорить, что зловредная старушенция, при горячем участии своих младших сыновей и дочерей, постаралась всеми силами привить внуку-сироте отвращение если к не самому родному отцу, то хотя бы к роду его занятий. Так Луис-Фелиппе и вырос в убеждении, что пластиковые свалки уморили его мать, что отец его позабыт Богом и что настоящий испанец, тем более настоящий Рамирес или ду Буэна, непременно должен работать на земле.

Конечно, во время кратких и сопряженных с многочисленными колкостями и кривыми взглядами визитов отца сын сеньора Рамиреса не позволял себе оскорбительного неуважения к тому, чье имя он определен был судьбою носить. Но и давал понять, прямо и косвенно, что отцом владеют злые духи, сбивающие его с праведного пути, и даже делал попытки вернуть блудного родителя в лоно семьи и убедить его продать растреклятую свалку. Этим он только сильнее распалял его врожденное упрямство жить по-своему и тем самым насолить своему ближнему.

Ушастый сеньор объяснял Инге, что именно поэтому он и должен всенепременно сделать так, чтобы фабрика по переработке отходов перешла к сыну без права последующей продажи согласно завещанию. И тогда он, дон Рамирес Родриго-Луис-Кристиан, и поглядит с того света на этот, как его сыночек против воли и отвращения вынужден будет взять дело в свои руки. Ведь не родился еще на свет тот испанец, который ради принципа выбросит на ветер миллионы. Но и милая Инесс пусть не обижается и не думает плохо. Свою часть она непременно получит тоже по завещанию, да и прожить сеньор Рамирес намерен еще очень долго. И за это время уж постарается сколотить для молодой жены капиталец, достойный ее красоты, помимо свалки отходов.

Инга разглагольствования своего жениха пропускала мимо себя, ее мало беспокоила денежная сторона затеваемого ею суетного дела. Плевать на его помойку и будущий капитал. Главное тут – выхлопотать поскорее полноценное гражданство, а ее Родриго обещал заняться этим немедленно после получения брачного свидетельства. А после можно приготовиться и к разводу. Тут Аида ее не понимала, спорила, читала мораль, делала скорбный вид, а может, только нарочно прикидывалась. И все чаще повторяла: