Рулетка еврейского квартала - Алла Дымовская

Но так только казалось. Нечто неявное, в детстве – почти, а в бабушкиной квартире уже получившее определенные черты, обнаружилось в ее воспитании. В мыслях и образах еще той Сони, которая была равно далека как от Америки, так и от подоконника. Из библейских пересказов, часто имевших место в их семье и ходивших в словесных беседах их круга, та Соня запомнила и узнала повесть о буйных сыновьях Хама, наказанных Господом за глумление над Ноем и преданных в вечное и второстепенное подчинение другим человеческим расам. Она слышала суждения, только презрительные и произнесенные с непоколебимой уверенностью, что каждый негр – это в сущности своей застрявшая на эволюционной лестнице обезьяна, которую нужно жалеть на расстоянии, но ни в коем случае не ставить на одну ногу с полноценным человеком. Понятия их маленькой еврейской общины в смысле своем слабо расходились с мнением Адольфа Гитлера – только направленным против тех самых иудеев, которые так неосмотрительно заимствовали у него расовое клише, позабыв совершенно, к кому оно изначально было адресовано экспрессивным фюрером.

Ощущение, сформировавшееся в ней под влиянием того окружающего бытия, что определяет сознание, скорее было сродни крайней брезгливости, чем подлинной агрессии скинхедов. И это выходило намного хуже, потому что не имело приправы в виде некой борьбы, пусть и надуманной, но как бы допускающей равенство и полноценную угрозу со стороны иной расы, по мнению бритоголовых, занявших их место под солнцем. Эта борьба как бы уравнивала шансы, давала возможность темнокожим братьям объединиться в ответ, тоже взяться за пушки и ножи и накостылять истинным арийцам по первое число. И тем самым доказать нечто, в доказательстве не нуждавшемся. С такими, как Инга, получалось плохо и непросто. Они не воевали против, они даже были за, настолько за, насколько ярый член «Гринписа» может ратовать за сохранение редкой разновидности павианов. Но никогда этот ярый член не додумается поселить крайне неаккуратное и агрессивное животное в собственном доме и тем более признать его подобным, если не равным себе божьим чадом. Это несло в себе уже некую предвзятость природного отвращения, несовместимости на биологическом уровне – ведь случается же у некоторых людей тошнотворность при виде той или иной пищи, связанная часто с детскими отрицательными воспоминаниями. Причина отвращения уже и позабыта за завесой лет, а запах вареной цветной капусты или жаренного в подливе лука каждый раз при своем возникновении вызывает тот самый непреодолимый позыв.

Инга совсем ничегошеньки не имела против негров, кроме одного. Пусть это «ничего» вместе с неграми остается как можно дальше от нее. Пусть у них будут дома и яхты, посты и ученые звания, и это только подтвердит общую справедливость – ведь появляются же необыкновенно умные шимпанзе или породистые собаки и прожорливые коты, которым хозяева завещают миллионные состояния. Но одна мысль, чтобы только поцеловаться с чернокожим, не говоря уже о постели и выходе замуж, была несовместима с Ингой настолько же, как и предложение записаться для удовольствия в секту некрофилов. Поэтому вечно веселый и быстрый в жестикуляции Морис Лаваль никак не мог быть принят в женихи не то что всерьез, а даже и в дурную шутку. Хотя компьютерный авиатор был согласен незамедлительно отвести заезжую красотку из России в ближайшую мэрию и – что там мелочиться! – отнести ее туда на руках.

Аида в последние дни делала неуклюжие попытки подбодрить подругу, успокаивала, что времени еще не прошло вовсе нисколько, что еще все впереди, но и сама понимала, что это только начало стойкой тенденции, которая никак не переменится в будущем. Оставалось лишь в перспективе найти мужа за деньги из корыстных низов общества. Но то был крайний вариант, и правительство ушлых Штатов тоже не дремало. Засекало подобные браки и, случалось, аннулировало их. Потому Инга, сильно сморщив свой разбитый носик, все же решила присмотреться к богатенькому петрушке. И если сеньор Рамирес не просто болтал, но и вставлял изредка в свое речевое недержание крохи правды, то у Инги мог выпасть шанс на скорое гражданство. Это ведь в одном идеале статус американки можно «приобресть» за год. А в действительности для этого нужны немалые связи, деньги и гарантии. И если у петрушки такие связи есть, да еще и деньги в придачу, то Инга в скором времени сможет получить то, за чем она, собственно, и приперлась в этакую даль.

А сеньор Рамирес тем временем покинул туалетную вместе с пожертвованным в его пользу полотенцем, которое он зачем-то принес обратно Аиде, а не попросту сунул в бак для использованного белья. Операция умывания, однако, вряд ли улучшила экстерьер сеньора. Он, конечно, утратил некоторое пугающее сходство с глумливым беженцем из владений лукавого друга человечества, зато в обмен явил совершенно неблагообразный карикатурный лик, традиционно красующийся на вывесках низкоразрядных мексиканских тратторий. Глаза его, черные до крайности космической гравитационной дыры, круглые и выкаченные из своих орбит, настолько близко располагались к носу, что казались двумя фонарями, по ошибке прикрепленными к фасаду мотоцикла. Потешные седые усы топорщились под тем же носом, как у состарившегося таракана-мутанта, а сам нос горбился и лоснился жиром над их сединой, будто пытался спрятать свою чрезмерную длину и толщину в их пушистой ограде. А главное Уши! Именно Уши с большой буквы. В пыли и в прилепившейся саже они так тщательно скрывали свое преобладающее положение, что, будучи отмыты и тщательно натерты до розового блеска, сразили Ингу наповал. Это был какой-то пир хрящей и плоти, почти перпендикулярный голове, с которой благодаря этим Ушам не могла свалиться ни одна шляпа, а сомбреро бы застеснялось собственных соломенных полей и стыдливо признало бы поражение. Инге показалось, что еще миг, и Уши захлопают на манер крыльев летучей мыши и поднимут сеньора Рамиреса в воздух. Но и сравнение с храбрым Бэтменом не пришло ей на ум, скорее с инопланетным персонажем из «Тайны третьей планеты», летавшем на своих ушах и торговавшим птицу-говоруна.

Эти злосчастные Уши настолько отвлекли ее внимание от остального сеньора Рамиреса, что она отвечала ему неопределенно и машинально на любой вопрос, и отвечала утвердительно. А когда сеньор Рамирес вместе с Ушами, или Уши вместе с сеньором Рамиресом, покинул, наконец-то, их квартиру, со слов Аиды оказалось, что ретивый испанец назначил Инге свидание, и Инга ответила ему согласием.

А в ближайший уикенд, субботним утром, но ближе к полудню, Родриго-Луис-Кристиан Рамирес вместе со своим поправившим здоровье «Крайслером», предстал на пороге их домика в Лонг-Бич. А в твердой руке его был пошлейший, заезженный, как пони на карусели, мохнатый букет красных роз.

Лос-Анджелес. Силверлейк. Вейверли Драйв. Март 1994 г.

Это вышло бы очень грустно, если бы не было так смешно. Опять белое платье, опять свадьба, вторая в ее жизни и первая в жизни второй. Только платье это куплено не где-нибудь, а выбрано, хоть и на скорую руку, в сиятельном бутике на Родео Драйв, и ярлык удостоверяет его принадлежность к дому Диора. Это, однако, не вполне наряд для свадебной церемонии, просто дорогой, белый в кружеве костюм, но Инга сама настояла. Настояла, чтобы не ждать долго, пока будет готов настоящий подвенечный наряд, и чтобы дорогая одежа не пылилась потом в недрах гардероба, удручая своей бесполезностью хозяев. Сеньор Рамирес не возражал, невеста и в костюме была чудно хороша, и ему тоже не терпелось закончить брачные формальности.