Игра в классики - Хулио Кортасар

— Вечно у меня все пролива… — сказала Мага, останавливаясь около кровати.

— Люсия, — сказала Бэбс, протянув руки к плечам Маги, но так до нее и не дотронулась.

Лекарство пролилось на покрывало, ложка выпала из рук. Мага закричала и бросилась на постель ничком, потом перевернулась на бок, прижалась лицом к бесчувственной пепельно-серой кукле, которая тряслась и дрожала в ее руках, никак не реагируя, безразличная к тому, что с ней делают — ласкают или трясут.

— Черт бы все побрал, мы должны были ее подготовить, — сказал Рональд. — Мы не имели права, это подло. Сидим тут, треплемся про всякую ерунду, а тут, тут…

— Кончай истерику, — угрюмо сказал Этьен. — Что бы ни случилось, веди себя как Осип, который не теряет головы. Поищи одеколон или что-то на него похожее. Вы слышите, старик сверху опять взялся за свое.

— Ничего удивительного, — сказал Оливейра, глядя, как Бэбс пытается оттащить Магу от кровати. — Ночка у него сегодня — будь здоров, приятель.

— Да пошел он знаешь куда! — сказал Рональд. — Я сейчас пойду и набью ему морду, сволочь старая. Раз он не уважает чужое горе…

— Take it easy,[360] — сказал Оливейра. — Вот тебе одеколон, смочи мой платок, хоть он и сомнительной белизны. Итак, надо, видимо, идти в комиссариат.

— Я могу сходить, — сказал Грегоровиус, который стоял с плащом в руках.

— Ну разумеется, ты же член семьи, — сказал Оливейра.

— Ты бы поплакала, — говорила Бэбс, гладя по голове Магу, которая лежала на подушке и не отрываясь смотрела на Рокамадура. — Смочите водкой платок, ради бога, что-нибудь, чтобы привести ее в чувство.

Этьен и Рональд засуетились около кровати. Старик сверху ритмично ударял в потолок, и Рональд в ответ на каждый удар поднимал лицо кверху, а один раз даже погрозил ему кулаком. Оливейра отступил к печке и оттуда смотрел и слушал. Он чувствовал, как усталость забралась ему в шлепанцы, как она тянет его книзу, как ему трудно дышать и двигаться. Он закурил другую сигарету, последнюю из пачки. Понемногу все как-то улаживалось, Бэбс освободила угол комнаты и соорудила там из двух стульев и одеяла что-то вроде детской кроватки, после чего они с Рональдом (было странно смотреть на их действия, на Магу, забывшуюся в лихорадочном бреду, в бесконечном, но обрывочном, судорожном монологе) положили Маге на веки носовой платок («если он с одеколоном, она у них ослепнет», — подумал Оливейра), до странности проворно они помогали Этьену, который перенес Рокамадура на импровизированную кроватку, вытащили из-под Маги покрывало и накрыли его сверху, они все время что-то тихо говорили ей, гладили ее по голове, прикладывали платок к ее губам. Грегоровиус подошел к дверям и стоял там, не решаясь уйти, украдкой бросая взгляды то на кровать, то на Оливейру, который повернулся к нему спиной, но чувствовал, что на него смотрят. Когда он решился выйти, на лестничной площадке он натолкнулся на старика, тот был с палкой в руках, так что Осип одним прыжком снова оказался в квартире. Палка ударилась о дверной косяк. «Сейчас все соберется в один большой ком», — подумал Оливейра, шагнув к двери. Рональд, который догадался, что он собирается делать, тоже, кипя от гнева, бросился к двери, а Бэбс что-то кричала по-английски. Грегоровиус хотел им помешать, но не успел. Рональд, Осип и Бэбс вышли из квартиры, за ними шел Этьен, который смотрел на Оливейру, как на единственного, кто еще сохранял признаки здравого смысла.

— Посмотри, чтоб они не выкинули какую-нибудь глупость, — сказал ему Оливейра. — Старику под восемьдесят, и он не в своем уме.

— Tous des cons! — разорялся старик на лестничной площадке, — Bande de tueurs, si vous croyez que ça va se passer comme ça! Des fripouilles, des fainéants. Tas d’enculés![361]

Как ни странно, он кричал не так уж громко. В приоткрытую дверь голос Этьена, будто стукнувшись о его слова, влетел в комнату: «Та gueule, pépère».[362] Грегоровиус схватил Рональда за руку, но полоска света, падавшая из комнаты, помогла ему различить, что старик и в самом деле очень стар, так что он ограничился тем, что несколько раз потряс кулаком у него перед носом, все менее и менее убедительно. Раз или два Оливейра взглянул на кровать, на которой неподвижно лежала Мага, укрытая покрывалом. Она судорожно всхлипывала, уткнувшись лицом в подушку, как раз в том месте, где раньше лежала головка Рокамадура. «Faudrait quand même laisser dormir les gens? — говорил старик. — Qu’est-ce que ça me fait, moi, un gosse qu’a claqué? C’est pas une façon d’agir, quand même, on est à Paris, pas en Amasonie!»[363] Его перекрыл голос Этьена, который в чем-то убеждал старика. Оливейра подумал, не так уж сложно подойти к кровати, наклониться и тихо сказать Маге какие-нибудь слова. «Но я бы сделал это только ради себя, — подумал он. — Она сейчас далека от всего этого. А я бы спал спокойнее, хотя это всего лишь подходящие случаю слова. Все я да я. Я бы спал спокойнее, если бы сейчас поцеловал ее, и утешил бы, и сказал бы все, что ей уже и так сказали все присутствующие».

— Eh bien, moi, messieurs, je respecte la douleur d’une mère, — проговорил старик. — Allez, bonsoir, messieurs, dames.[364]

Дождь ручьями стекал по оконному стеклу, Париж, наверное, превратился в один сплошной мутно-серый пузырь, внутри которого медленно занимался рассвет. Оливейра направился в угол комнаты, где была его куртка, которая была похожа на расчлененный торс, пропитанный влагой. Он медленно надел ее, неотрывно глядя на кровать, будто ждал чего-то. Он вспомнил, как шел под дождем вместе с Берт Трепа, висевшей у него на руке. «„На что тебе прелести лета, замерзший в снегу соловей?[365]“ — вспомнил он с иронией. — Конченый человек, че, совершенно конченый. И курить нечего, черт». Теперь ему придется идти в кафе Бебер, в конце концов рассвет все равно будет премерзким, где бы он его ни застал.

— Ну и старик, просто идиот какой-то, — сказал Рональд, закрывая дверь.

— Он вернулся к себе, — сообщил Этьен. — Мне кажется, Грегоровиус пошел заявлять в полицию. Ты остаешься?

— Нет, зачем? Вряд ли им понравится, что в такой час в комнате столько народу. Пусть останется Бэбс, две женщины — это лучший аргумент в подобных случаях. Их это ближе касается, понимаешь меня?