Расщепление. Беда - Фэй Уэлдон

Уна Масгрейв откликнулась на объявление в «Таймс». Точно ответ на молитву Тулли Тоффнера, точно бешеный порыв леденящего ветра, сопровождающего богов в их странствованиях, она ворвалась в нижнюю приемную «Кэттеруолл и Мосс». За столом там как раз сидела Джелли — она помогала Лойс. Лойс, вновь рожденная христианка, подала заявление об уходе — в конце недели она, говорили все в конторе, начнет работать в фирме, где меньше скандальных сплетен и интриг. Хотя Брайан Мосс и сказал Джелли: «Проблема в том, что она влюблена в меня. И ревнует к тебе. Помнишь, как-то мне почудилось, что я запер дверь кабинета, а на самом деле не запер, и она распахнула дверь?..»

На что Джелли ответила: «Ерунда, просто ей недоплачивают и заставляют перерабатывать, как и всех нас»…

Он не обиделся. Казалось, ничто не могло заставить его обидеться — как ничто не могло заставить его платить ей больше. Но в любом случае ему нравится, когда она взъедается. Чем острее ее язычок, тем приятнее заставлять его умолкнуть, тем интимнее его вкус. Они вернулись от полноценного полового акта к его эрзацам — Ориоль победила в своем отсутствии. Все знают, что это не в счет.

Но теперь перед Джелли сидела Уна Масгрейв — сидела на ее столе и смотрела на нее пристально и взвешивающе, будто прекрасно знала обо всем, что происходило за кулисами. Джелли чувствовала, что встретилась со своей судьбой, своим возмездием; что в ее душе читают, как в открытой книге. Ей, решила Джелли, было лет шестьдесят пять — одна из тех женщин, которые рождаются неукротимыми и нестерпимыми; лицо благообразно красивое благодаря косметической хирургии, волосы, поредевшие от белокурости, но глянцевитые благодаря постоянным заботам; фигура, тощая благодаря сжигателям жира; большие кокетливые глаза; высокие силиконовые груди; длинные ногти на пальцах подвижных энергичных рук в буроватых пятнах. Джелли — или Ангел? — подумала, что пятна или не пятна, а длинные, острые багряные когти — это и опасность, и вызов для избалованного члена. И Ангел — или это была Джелли? — подумала: да, но ему придется так или иначе заплатить за это. И дорого.

— Вы можете сообщить мне нечто, представляющее для меня интерес, — сказала Уна Масгрейв. — Я прочла об этом в «Таймс», так что это должно быть правдой.

И Джелли встала из-за стола, бледная, скромная, с тройной ниткой жемчуга от Фенуикса на шее, в миленьком бледно-розовом кашемировом свитере (наполовину уцененном из-за единственной спустившей петли — леди Райс вышла из своего уединения, чтобы привести его в порядок), красной плиссированной юбке, туфлях, несколько поношенных, но великолепно начищенных (ночным дежурным в «Клэрмоне»), и в плотных колготках; волосы аккуратно причесаны, цвет лица на редкость свежий (благодаря ему, клянется Брайан Мосс) и влажный ротик. Встала и проводила Уну Масгрейв в личную приемную Брайана Мосса, все время ощущая на себе взгляд Уны.

На Уне Масгрейв были сверкающие сапоги из черной кожи выше колен, коротенькая красная юбка, белый свитер и широкий пояс из лакированной кожи с пряжкой из чистого серебра, решила Джелли. Брайан Мосс вышел из своего кабинета, заморгал и пригласил ее войти. Джелли почувствовала себя оттесненной, неспособной конкурировать, и даже Ангел съежилась.

Раз в неделю администрация «Клэрмона» преподносила в подарок вазу фруктов — каждое яблоко такое совершенное и румяное, каждая груша такая симметричная, глянцевито-зеленоватая, каждая слива такая безупречная и нетронутая осами, что они составляли разительный контраст с плодами из садов Райс-Корта. Фруктовые деревья Райс-Корта были старыми, корявыми и прекрасными; плоды, которые они приносили, были по коммерческим меркам мелкими и кособокими, но удивительно душистыми и сочными, если вам удавалось найти нетронутый вредителями бочок и вы готовы были куснуть его в надежде на лучшее.

Клэрмонские плоды — а вазу вновь наполнили в этот день — были полностью лишены душистости, сплошное совершенство и облучение. Джелли поймала себя на том, что плачет: а она-то думала, что слезы — это сфера леди Райс, так нет! Ее тоже сокрушали тоскливые воспоминания. Ей так не хватало фруктовых садов, блистающих бело-розовыми цветками ранней весной; ей не хватало ежегодных тщетных попыток отогнать птиц от вишен: смотри, смотри, Эдвин! Они склевали все до единой. Не может быть! Но каждый раз — было. Ей не хватало унылых зимних веток слив в шпалерах у стены елизаветинских времен, ей не хватало огорода, укрытого каменными стенками, и старинных грядок спаржи, которые давно следовало перекопать и которые оставались неприкосновенными, и то, как чертополох маскировался под артишоки. Мысленно она все точно разносила по своим местам: шла между крыжовенными и смородиновыми кустами, зная, какая доля дюйма у нее в запасе, хмурясь на крапиву, ободряюще улыбаясь смелым оранжевым округлостям тыквы, темно-зеленым отшельникам-кабачкам. Всего этого она лишилась; все это у нее украли. Человеческую часть потерь можно было изгладить из памяти. Но эти воспоминания о садах и огороде Антея отняла у нее по-разбойничьи. Антея и Эдвин вместе лишили ее не просто будущего и настоящего, но и прошлого. Она надеялась, что розовые кусты, которые она столько лет разреживала, исцарапают, изранят, заставят истечь кровью до смерти всех, кто посмеет протянуть руку к цветку. У нее разбаливалась голова.

Ангел старалась отвлечь Джелли. Ей не нравилось, как Джелли смотрит на фруктовый ножик, принадлежность вазы с фруктами.