Планета шампуня - Дуглас Коупленд

Я надеваю солнцезащитные очки — впереди передо мной большой новый город.

Все покупки в моей супермаркетной тележке сегодня либо розовые, либо красновато-фиолетовые: ветчина, грейпфрутовое желе, малиновое печенье, нарезка бекона, лакричный десерт, красная фасоль. Впору задуматься, что может поведать такая цветовая гамма о моем душевном состоянии в последние несколько недель.

Стефани на другом конце города — у нее прослушивание для участия в телевизионной рекламе, а я слоняюсь по супермаркету «Альфа-Бета» здесь, в Западном Голливуде. Если она пройдет отбор, ее поставят в ряд с такими же условными «стефани», чтобы на живописном фоне девушек в бикини какая-нибудь потускневшая звезда бодро отстрекотала о риэлтерских курсах под лозунгом «Как быстро стать богатым», — и потом эту муру продадут захудалым кабельным станциям и будут гонять каждую ночь около половины первого.

— Для меня это прорыв, Тайлер. Шоу будут повторять каждую ночь одну неделю за другой. Такой шанс показать себя!

Стефани позвонила мне по автомобильному телефону из «инфинити» ее агента, застрявшей в пробке недалеко от Готорна — рукой подать до игрушечной фабрики «Маттел», где делают кукол «Барби», как я ей сообщил. В ответ я услышал, что вечером мне не стоит ее дожидаться, поскольку ей предстоит еще одно прослушивание.

— Настоя—шшее кино. Блокбастер. Роль без слов, зато надо громко кри—шшать.

— Удачно кгикнуть.

— Excusez-moi?[33]Что-что?

— Я сказал, удачно тебе крикнуть.

— Ты как-то не так сказал. Ой… мне пора. У Джаспера еще один звонок на очереди. Джаспер говорит, что у тебя буржуазные предрассудки, раз ты не любишь сцен с истязаниями. Чао.

— Чао. — Конец разговора.

Джаспер — агент Стефани. Нелегальный, поскольку ни у одного из его клиентов нет ни «зеленой карты», ни профсоюзного билета. Симбиоз.

Джаспер сам из Лондона, кожа у него бледная, а по виду он, особенно когда потеет, точь-в-точь запечатанная в полиэтилен индейка ко Дню Благодарения, которую вынули из морозилки и положили в кухке оттаивать. Джаспер усиленно избегает соотечественников — подозреваю, оттого что он культивирует свой английский акцент и боится нарваться на знатока. Он как радиопередатчик, настроенный на одну частоту, только и слышишь: «Бип-бип, партию в теннис не желаете? Прием». Немного того — перебор. В Лос-Анджелесе джасперов пруд пруди, да и — хотя я не смею произнести это вслух — стефани тоже. Впрочем, Джаспер и Стефани сами воспринимают свою заурядность с азартом — для них это все равно как вытащить лотерейный билет, на который, если повезет, может выпасть баснословный выигрыш: и чем шанс на удачу смехотворнее, тем больше желающих приобрести билетик. Раньше я такого соревновательного духа за Стефани не замечал.

Я расплачиваюсь за покупки и тащу все к Комфортмобилю. Одолев с помощью рок-станции на волнах FM все дорожные препятствия, я прибываю в наше жилище, нагруженный мешками с провизией, — цепочка обыденных действий способствует душевному равновесию: манипуляции с ключами, замками, пакетами, — и тут я впервые ощущаю то, чего не ощущал с тех пор, как месяц назад дал деру из Ланкастера: мое житье как-то наладилось. Водрузив пакеты на кухонный стол, я понимаю, что жизнь в последнее время неслась слишком уж стремительно и некогда было установить какой-то более или менее размеренный повседневный ритм. Некогда даже понять: «Ага, вот он, мой темп». Так что сейчас я впервые спокойно к моему темпу прислушиваюсь. Принюхиваюсь к слабому контрольному огоньку газовой плиты, вслушиваюсь в негромкое гудение холодильника и шум вентилятора в прихожей. Теперь, когда я ощутил наконец, что прочно обосновался здесь, можно позвонить в Ланкастер Дейзи. Обещанный месяц истек. Кажется, целый год прошел.

В углу я вижу свой фотоаппарат, ни разу даже не вынутый из футляра: под чутким руководством Стефани мечты о карьере модного фотографа были отложены до лучших времен ради более конкретных задач — вкалывать, чтобы было чем платить за квартиру. Как именно вкалывать? Я оператор адовой машины, из которой выскакивают зажаренные пузырчатые крылышки, в «Крылатом мире», заведении, где потчуют тем, что остается от курицы после того, как из белого мяса понаделают котлет, а всякие жуткие ошметки перемелют и собьют в «Китти-крем»®.

Из ада полной безысходности и отвращения меня спасет надежда на новую работу: убирать со столиков в «Хард-рок-кафе» (это, бесспорно, наивысшее достижение в системе общепита). У парня по имени Джезус, который работает со мной в «Крылатом мире», есть друг, у которого есть друг, у которого есть сестра, которая работает гардеробщицей в «Хард-роке».

Калифорния — это здорово.

Я иду переодеваться в рабочую униформу.

Мы со Стефани не особенно много времени бываем вместе в нашей западноголливудской микроквартирке. Для начала ни один из нас не умеет готовить. Стефани, вероятно, большая мастерица по части самодельных уксусов, но в целом ее кулинарные таланты весьма ограниченны. У меня их нет вовсе. Разок она попыталась приготовить жаркое из морепродуктов, но в нем оказалось столько осколков скорлупы, что есть его просто-напросто было опасно для жизни: невольно вспомнишь про обломки внутривенной иглы, обнаруженные на посмертной рентгенограмме Говарда Хьюза[34]. В холодильнике у нас практически пусто, если не считать мороженого с фруктовой прослойкой, которое мне очень по вкусу после того, как я целый день, обливаясь потом, простою в чаду от зажаривающихся крылышек, да десятка замороженных ложечек, которые Стефани прикладывает к глазам от отеков, прежде чем поскакать по очередному кругу бесконечных и бессмысленных прослушиваний.

Эту классную квартиренку нам повезло отыскать в наш первый день в Лос-Анджелесе благодаря местной еженедельной газете. Расположена она на первом этаже оштукатуренного и выкрашенного в голубой цвет здания постройки двадцатых годов, спроектированного по образцу барселонской гасиенды, только с нарушением всех пропорций. В результате получилось нечто в архитектурном стиле, которому Джаспер дал название «наркобаронский». Наша квартира — одна из шести холостяцких «секций» в окружении японской мушмулы, декоративных алоэ и шума от лопастей вертолета, приписанного к отделу по борьбе с наркотиками лос-анджелесской полиции, вечно жужжащего где-то у нас над головой.

Наш домохозяин — некто мистер Мур, страхолюдный старикашка. В сороковых — пятидесятых он снимался статистом в кино, и с тех пор сделал столько подтяжек на лице, что брови его в буквальном смысле уползли на макушку, зато на черепе у него после электроэпиляции можно разглядеть, если свет падает под нужным углом, только два тусклых, клочковатых пятнышка мелкой растительности. Мистер Мур, которого по самое некуда достали пьянчуги и наркоманы, краской из распылителя вывел на нашем заднем крыльце вежливую просьбу: