Дьявол знает, что ты мертв - Лоуренс Блок

– Это тебе не кино, – сказал он. – Все изменилось, и жизнь совсем иная.

Я предупредил Ти-Джея, что пробуду на том же телефонном номере еще минут пятнадцать – двадцать. Потом недолго меня можно будет застать в отеле, а позже – у Элейн. Но я включу переадресацию звонков перед уходом из гостиницы, так что обычный номер сгодится на весь вечер. Звони в любое время, сказал я ему. Даже совсем поздно ночью.

Силуэт фигуры Лайзы отчетливо вырисовывался на фоне окна, и контуры ее тела стали видны во всей красе, прежде полускрытые блейзером. Мой взгляд помимо воли задержался на груди и бедрах. Она сказала:

– Я слышала, вы собираетесь оставаться у меня еще всего двадцать минут.

– Если вы не возражаете?

– Разумеется, не возражаю. Вы разговаривали с информатором? Есть что-то важное по делу? Почему вы улыбаетесь?

– Пусть вас не смущает моя улыбка, но я разговаривал всего лишь с подростком, который выполняет мои поручения. Его не назовешь информатором, хотя есть пара настоящих информаторов, с которыми мне необходимо поговорить.

С моим другом Дэнни Бой Беллом, к примеру.

– Но мальчишка сумел найти свидетеля стрельбы или по крайней мере ее финальной стадии. Это можно считать важной информацией по делу? Едва ли действительно важной, но мне надо выяснить, что она видела или думает, что видела, оценив степень надежности показаний.

– Значит, это женщина?

– Не совсем. И что бы я ни узнал от свидетеля, это наверняка несопоставимо с теми новостями, которыми со мной поделились этим утром в издательстве «Уоддел энд Йонт».

– Да, вы упомянули, что побывали там. Но не рассказали, что удалось выяснить.

И за отведенные мне двадцать минут плюс еще пять или десять я поведал ей то, что сообщила мне Элеонора Йонт, сравнив эти сведения с жизнеописанием мужа по версии самой Лайзы Хольцман. Мне пришлось задать ей немало вопросов, заполнив несколько страниц в блокноте, а между делом она сходила на кухню и вернулась с новой порцией виски. Мне показалось, что на этот раз напиток выглядел темнее, чем прежде, но, возможно, то была просто игра света в бокале. Уже наступало время начинать любоваться закатом.

Я поднялся с дивана и сказал, что мне пора уезжать.

– Знаю, – откликнулась она. – Вы встречаетесь с Элейн в восемь и ужинаете в ресторанчике за углом.

– А вы ничего не упустили.

– Но я же предлагала вам уединиться в спальне, – заметила она, и фраза повисла в воздухе. – Но сначала вы заедете в отель и примете душ. – Она вытянула руку, прикоснулась к моей щеке и провела пальцем вверх по ней. – Вам, вероятно, не помешает и побриться тоже.

– Вероятно.

– А я поставлю кресло поближе к окну и стану наблюдать, как заходит солнце. Жаль, что в одиночестве.

Я промолчал, и она, взяв меня за руку, проводила до двери. Ее бедро терлось о мое, я ощущал исходивший от нее запах виски и слегка хвойный аромат туалетной воды.

Уже на пороге она сказала:

– Позвоните, если установите что-то, о чем мне полезно знать.

– Непременно.

– Или просто поболтать, – добавила она. – Мне грустно и одиноко.

Прежде чем покинуть номер в отеле, я сунул пачку стодолларовых купюр в верхний ящик комода. «Там они будут их искать в первую очередь», – шепнул мне внутренний голос. Ну, и черт с ними, решил я. Пусть лучше найдут сразу, чем перевернут вверх дном всю комнату. Задвинув ящик, я вышел на улицу, чтобы поймать такси и добраться до дома Элейн.

Ужин нам не слишком удался. Она выбрала действительно очень маленький ресторан на углу – французское бистро под названием «Смешной пес», на вывеске которого действительно красовался жестоко постриженный пудель, словно только что выписанный из психиатрической лечебницы. Элейн – вегетарианка – никак не могла найти в меню хотя бы одно блюдо, приготовленное не из того, что еще недавно бегало, летало или плавало. Такое случалось и раньше, но она относилась к этому легко, заказывая просто жареные овощи. Но этим вечером ею все воспринималось иначе, и я не улучшил ей настроения, напомнив, кто выбрал для ужина именно это заведение. Свою лепту внес и официант, показавшийся нам на редкость тупым и плохо понимавшим, что именно просит принести для себя Элейн. Овощи они сильно пережарили, а потом еще и обсчитали, когда дошло до счета.

Хотя обслуживали нас крайне медленно, мы не развлекли себя беседой, потому что оба пребывали в задумчивости. За нашим столиком то и дело повисало тягостное молчание. Между прочим, это не всегда плохо. Порой я посещаю собрания групп АА, которые устраиваются по методике квакеров, и люди говорят о себе, только когда им действительно этого очень хочется. Поэтому отдельные выступления чередуются с затяжными паузами, что никого не смущает. Молчание считается важной и обязательной частью церемонии собрания. Мы с Элейн тоже порой проводили время в молчании, отчего потом наш разговор делался только интереснее.

Но не в этот раз. Сегодня молчание было напряженным, тревожным, раздражающим. Я старался не смотреть на часы, но порой ничего не мог с собой поделать и бросал взгляд на циферблат, а Элейн замечала это, и молчание становилось еще более выразительным.

По пути к себе она сказала:

– Радует только одно – мы ужинали рядом с домом, и нам не пришлось тратиться на такси, чтобы настолько отвратительно поесть.

– Если бы ресторан не был рядом с домом, мы бы вообще в него не пошли, – сказал я чуть нервно.

– Это я так пыталась пошутить.

– Прости, не понял твоего юмора.

Портье в этот вечер был старым ирландцем, который служил здесь чуть ли не со времен окончания Второй мировой войны.

– Добрый вечер, мисс Марделл, – с улыбкой приветствовал ее он, а моего присутствия словно вообще не заметил.

– Добрый вечер, Тим, – отозвалась она. – Славная погодка сегодня, верно?

– Чудесная, ваша правда, – сказал он.

В лифте я не удержался:

– Знаешь, этот сукин сын заставляет меня чувствовать себя человеком-невидимкой. Почему он никогда не здоровается со мной? Или он считает, что ты приводишь меня к себе по секрету от всех?

– Он просто очень стар, – сказала она. – И такой уж у него характер.

– Похоже, в этом мире каждый либо слишком молод, чтобы усвоить хорошие манеры, либо чересчур стар, чтобы меняться в лучшую сторону. Ты не замечала подобного феномена?

– Да, замечала, – ответила она.

На ее автоответчике оставили сообщение. Это был Ти-Джей, продиктовавший для меня номер, по которому я мог с ним связаться. Я сказал Элейн, что должен, по всей видимости, тут же перезвонить ему. Валяй, сказала она.

Я набрал номер, и трубку сняли после второго гудка. Кто-то хрипловатым голосом спросил: