1917 год: русская государственность в эпоху смут, реформ и революций - Димитрий Олегович Чураков

в решении различных глобальных проблем современности. В то же время геополитические интересы страны в том виде, в каком их сформулировали видные деятели российской науки ещё в начале XX века, никуда не исчезли. Ритмичные усиления и ослабления России учитывались и по мере возможности использовались нашими недоброжелателями[359].

В силу этого было странно видеть, что для многих людей стало неожиданностью разрушение в 1991 года Советского Союза, которому предшествовало разрушение советского блока государств, известного как «мировая система социализма». Инструментом разрушения СССР и его союзников стали рукотворные «бархатные» революции, к числу которых может быть отнесена и сама «горбачёвская перестройка», и отдельные её эпизоды, например, так называемый «августовский путч» «красно-коричневых». Столь же неожиданными стали периодически накрывавшие постсоветское пространство «революции», о которых как правило говорят с прилагаемыми к ним прилагательные «цветные», «оранжевые», «цветочные» и т. д.[360]

Вместе с тем ответственность за беззащитность советского, а затем постсоветского общества от технологий, которые применялись в этих квази-революциях[361], по крайней мере отчасти, лежит на отечественной исторической науке. Находясь в тисках идеологических доктрин, советские историки уделяли преимущественное внимание Октябрьской революции 1917 года, в значительной мере игнорируя её старшую сестру – революцию Февральскую[362].

Перекос в приоритетах советской исторической науки имел и практическую подоплёку. Считалось, что революция – это оружие наступающего передового класса, передовых партий и движений. Передовым классом виделся пролетариат, передовыми движениями – национально-освободительные и рабочие движения, а передовыми партиями – коммунистические партии и их союзники. Изучая опыт Красного Октября, советские идеологи рассчитывали на неоднократное применение его опыта с целью поддержки друзей СССР во всём мире. Мало кому могло прийти в голову, что против самой передовой страны в мире будут применены технологии революционной борьбы, революционного свержения власти. И действительно, технологии массовых классических революций, направленных на укрепление суверенитета страны, против СССР применить было невозможно. Но этого и не требовалось. Как показали февральские события 1917 года, революции необязательно должны иметь массовую социальную базу, необязательно должны преследовать цели укрепления независимости. Достаточно просто продекларировать соответствующие лозунги-ловушки и подкрепить их соответствующими технологиями, которые сегодня, после событий 2004 года на Украине, чаще всего называют «оранжевыми».

Вместе с тем предпосылки для понимания исторического значения февраля 1917 года у советских историков имелись. Общеизвестно, что в советской историографии его называли буржуазно-демократической революцией. Таким образом, советские историки видели сложно-составной характер происходивших в стране изменений, но дальше этого не шли. Двойственность Февральской революции виделась в том, что она была буржуазной по целям, демократической по движущим силам. Однако демократизм Февраля трактовался превратно. Он объяснялся ведущей ролью большевистской партии, опиравшейся на массовое рабочее движение в процессе низвержения монархии. Однако решающая роль рабочего движения в действительности сильно преувеличена, а участие большевиков в февральском перевороте было вообще минимальным.

Другое дело, что вскоре после переворота зрелость и влиятельность рабочего движения быстро усиливались, росло и большевистское воздействие на развитие страны. Однако реальное усиление демократических элементов было связано не с установлением новой либеральной власти, а с теми процессами, которые начались ещё до её установления и в конечном итоге привели к её крушению. Война обострила все существовавшие в стране проблемы и породила множество новых. Неумение царского правительства довести страну до победы, распутинщина, слухи о возможном тайном сепаратном мире с Германией вызвали недовольство буржуазии, части государственных служащих и помещиков. В этой среде зреет идея дворцового переворота. Параллельно нарастает мощный протест низов, недовольных тяготами военного времени. В России складывается революционная ситуация. Как писал видный американский историк Алекс Рабинович: «Остро назревшая необходимость политических перемен признавалась всеми, возможность дворцового переворота обсуждалась при дворе, и в Думе, и среди военного командования. Таким образом, в 1916 году в России начались своего рода “скачки”, ставки на которых делались на дворцовый переворот или на революцию»[363].

Полемически заостряя положение, высказанное американским историком, можно говорить не о «двойственном характере» одной Февральской революции, а о двух, совершенно разных по целям, методам, движущим силам и характеру революциях. Исторически сложилось, что обе они почти совпали по времени. Более масштабные и яркие проявления народной революции затмили и без того осуществлявшиеся в тени мероприятия верхушечной интриги. Для незаинтересованного наблюдателя обе революции могли слиться как бы в одну. К сожалению, советские историки в силу идеологического давления на них в массе своей оказались незаинтересованными наблюдателями. Увлёкшись изучением красных революционных технологий, они сделали очень мало для выявления, анализа и критики технологий «оранжевых». Но, как показали события конца XX века, в зарубежных аналитических центрах эта сторона февральских событий, скорее всего, также изучалась, систематизировалась, уточнялась и внедрялась в жизнь.

Сегодня уже невозможно приписывать Февраль революционной активности большевиков. Но и считать вспыхнувшие в столице волнения исключительно стихийными и неорганизованными тоже невозможно. Соответственно остаётся выявить, что в февральские дни было стихийным, а что – организованным. Вопрос о том, кто конкретно стоял за февральским верхушечным переворотом, должен быть рассмотрен отдельно. К сожалению, он сегодня слишком замутнён различными версиями, как правило, далекими от академической беспристрастности. Но и в академических кругах нет единства. Сегодня можно слышать и традиционные версии о масонском влиянии, и новые данные о старообрядческом лобби. Появляются новые факты об оппозиционности военных, министров, даже членов императорской фамилии. Все старые и вновь открывшиеся факты ещё придётся перепроверять и осмысливать.

Единственно, что необходимо подчеркнуть в контексте данного исследования, это то, что накануне крушения монархии российская элита оказалась расколота и за переворотом стояла та её часть, которая готова была добиваться своего возвышения любыми средствами, даже ценой предательства и разрушения национального суверенитета. Раскол и предательство части элиты – это одна из важнейших технологий оранжевых квази-революций. Какие ещё «оранжевые» технологии можно изучать на материале Февраля 1917 года? Разумеется, заинтересованное рассмотрение этого вопроса в исторической науке только ещё начинается. Но некоторые первичные выводы и предварительные гипотезы уже могут быть сформулированы. Конечно, «оранжевые» технологии многообразны, изменчивы и существуют в историческом контексте. Поэтому все их многообразные проявления сто лет назад в России в одном, тем более коротком исследовании, рассмотреть невозможно. Это заставляет нас остановиться лишь на рассмотрении наиболее значимых и очевидных.

Анализ многочисленной и разноплановой литературы по «оранжевым» квази-революциям[364] позволил сформулировать следующий краткий перечень политических технологий, которые чаще всего применятся в ходе них, это:

1. Формирование действующих публично надпартийных руководящих органов – «штаба» и / или «штабов» «революции».

2. Выстраивание оппозиционных сетей:

а) работа с элитами;

б) привлечение отдельных представителей власти.

3. Формирование силового компонента антиправительственных сил:

а) привлечение военных;

б) создание собственных силовых структур.

4. Имитация кризиса власти через разрыв