Адмирал Колчак - Валерий Дмитриевич Поволяев

с моноклем, крепко зажатым в одном глазу – доктор как зажал, так и не выпускал, раньше монокля у него не было, видно, недавно обзавелся, – с потрепанным, истончившимся до бумажной тонины портфелем.

– Ну-с, батенька, докладывайте, что с вами происходит, – трубно пророкотал доктор, с сопеньем влезая в палатку Колчака. Тут ему было тесно. Он с опаской глянул в одну сторону, потом в другую, перевел взгляд на лейтенанта. – Рассказывайте! Как на духу!

А Колчак прикидывал про себя – доложит ли врач Сергеев по инстанции, что он сейчас узнает и увидит? Если доложит, то Колчака могут с очередным транспортом раненых отправить домой. Колчаку уезжать не хотелось – он должен быть здесь, здесь! В Порт-Артуре его место, а не на КМВ – Кавказских Минеральных Водах, известных своими горячими источниками, растворяющими ревматическую боль, чайными розами, женщинами легкого поведения и красным шампанским. Не для этого он притворялся, зажимая стоны зубами, глотая их вместе с порошками, когда валялся с воспалением легких в госпитале, не для этого он терпел боль, качаясь в волнах вместе со старым дырявым минным заградителем, носившим гордое имя «Амур», не для этого мазался вонючим змеиным зельем и голой спиной прикладывался к раскаленной на солнце стальной палубе эсминца.

– Hy-с! – вновь нетерпеливо потребовал Сергеев.

Вздохнув, Колчак рассказал врачу, какое наследство он получил от Севера во время экспедиций.

Врач, слушая вполуха, пробежался взглядом по скудному убранству палатки. В углу стояла железная, с ободьями, украшенными проступающей сквозь краску ржавью, койка, застеленная нарядным шотландским пледом – Колчак любил клетчатую шотландскую шерсть, – врач сделал рукой резкое движение:

– Ну-ка, переместитесь на койку, батенька!

Колчак послушно перебрался на койку, нагнулся, задрал на спине куртку.

– Вы ложитесь, ложитесь! – приказал ему Сергеев.

Своими толстыми, грубыми, будто вырубленными из дерева, а на деле – очень мягкими аккуратными пальцами он помял мышцы на спине Колчака, обследовал поясницу, прошелся по хребту снизу вверх и обратно и недовольно засопел.

– Мда, батенька!

– Что, Сергей Сергеевич?

– Что, что, – по-дедовски ворчливо пробурчал тот; не спрашивая разрешения закурить, извлек из саквояжа деревянную коробку с дорогими кубинскими сигарами, достал одну, похожую на небольшое, аккуратно оструганное бревнышко, сунул себе рот. – На воды вам, батенька, надо ехать, пока ревматизм не доконал.

– Какие сейчас воды, доктор… Война!

– Я понимаю. Но не век же война будет длиться.

– Кончится война, вот тогда и поеду на воды. А сейчас… Что сейчас говорить об этом. – Колчак поднялся, одернул на себе куртку. – Сейчас возможно только одно – терапия в походных условиях.

– Терапия следующая. – Врач неторопливо раскурил сигару, потом запоздало сунул ящичек лейтенанту – Курите?

– Не балуюсь.

– И правильно делаете. Две капли никотина опрокидывают вверх лытками[96] медведя.

– Я слышал – лошадь.

Сергеев добродушно рассмеялся, помотал перед собой громадной ладонью – Колчак только сейчас увидел, что она у врача огромна, как совковая лопата, просто врач не часто расправляет свои ладони, потому и не видно, какие мужицкие у него руки, – окутался дымом так густо, что не стало видно его лица.

– Терапия одна, – продолжил он, – в здешних условиях другой быть не может – банька с раскаленными камнями. Не бойтесь, если со спины слезет кожа, это не самое страшное. Наваливайте на спину камни, наваливайте побольше и – терпите! Замечу особо, – врач потыкал сигарой в верх палатки, – в России от ревматизма еще никто не умер.

– На батарее бани нет.

– Надо построить. – Сергеев подергал головой, как некий паровой механизм выпустил из себя дым, сдул его в сторону. – Каждый раз, за каждым мытьем в Порт-Артур не наездишься, надо делать свою баню. – Тут Сергеев был прав. – Да и нехитрое это дело – сколотить баньку… Тяп-ляп – и готово!

Насчет «тяп-ляп» Колчак не был согласен.

– Местными змеиными мазями тоже можно пользоваться, – сказал Сергеев. – Помочь особо не помогут, но вреда точно не принесут.

– Пользовался. Поначалу вроде бы помогало, а потом – извините!

– Вот и я об этом же самом говорю. И – банька, банька, банька! С горячими каменьями.

Не выпуская изо рта сигары, доктор запрыгнул в телегу, положил на колени саквояж, мичман огрел лошадь кнутом, и расхлябанная телега, которой ремонт на пользу не пошел, оставляя после себя вкусный сигарный дым, покатила по каменистой дороге вниз.

Вообще-то банька на батарее имелась, только мало чем она отличалась от обычного хлева – в щелях, с неровным земляным полом, на который грешно и боязно было ступать босой вымытой ногой, эту некультяпистую баньку надо было доводить до ума.

Для солдатских нужд старый командир батареи привез десять дубовых бочек, обитых обручами, в этих бочках батарейцы и мылись. Как японцы. Те тоже мылись в бочках.

– Я из этой баньки сказку сделаю, – пообещал Сыроедов, – дайте мне только двух человек в помощь. Через десять дней батарея будет париться в собственной бане.

Погода стояла тихая, мокреть кончилась, японцы больше не появлялись, стрельбы были только беспокоящие – как когда-то постановил покойный адмирал Макаров, и этот приказ соблюдался до сих пор, – и Колчак выделил несколько человек Сыроедову в помощь.

В распадке за батареей запела двуручная пила, застучали топоры. Сыроедов работал легко, красиво, залюбоваться можно, он сменил подгнившие брусья, положенные в основание бани, – климат-то здешний таков, что в нем гниет все, кажется, даже благородное золото, а старые брусья были вытесаны из сорного, легко поддающегося прели дерева. Взамен их Сыроедов поставил лиственные, поправил крышу, убрал ломины, заровнял вдавлины дранкой, переложил две стены, выбрав из них гниль, потом взял телегу с понурым серым мерином, которому батарейцы насадили на голову японскую фуражку с потускневшей кокардой, и поехал в город.

Где был Сыроедов, с кем общался, никто не знает, только привез он на батарею полтора десятка старых матросских ватников.

Офицеры и матросы, часто ходившие на Север, во льды, получали утепленное обмундирование: офицеры – меховое, матросы – ватное. Меховое обмундирование Сыроедову не подходило, а ватное было в самый раз. То, что надо. Он раскромсал бушлаты ножом, повыдергивал из швов вату и законопатил ею щели между бревнами. На пол постелил коротенькие – других двуручной пилой без специальных инструментов, не выпилить, только короткие – доски, тщательно остругал их, сколотил несколько прочных лавок.

Через десять дней Сыроедов, как и обещал, пришел к Колчаку:

– Прошу принять работу, ваше благородие!

Колчак спустился в распадок. В бане пахло сосновой смолой, лиственницей, сушеной травой, мятой, еще чем-то, остро щекочущим ноздри, запах был сложным, приятным, словно домом родным запахло. На гладко оструганные лавки любо-дорого было посмотреть, в железной бочке, врезанной в бок печи, крутой грудой высились крупные, хорошо оглаженные водой морские камни.

– Камешки мы из бухты привезли, из самого дальнего угла, где ловят рыбу и вода чистая, как слеза, – Сыроедов, лучась взором, словно ему поднесли шкалик,