Охотник на шпионов - Владислав Морозов

– Хорошо. Спасибо, товарищ майор, – сказал Брячиславцев, и по его тону я понял, что никаких связных он посылать не будет.

Наверное, мне стоило сказать им «прощайте», но я этого не сделал. Просто взял автомат поудобнее и молча вышел из автобуса на мороз. Пошел воевать дальше, а они остались. Потом я спрашивал себя – все ли я сделал в этой ситуации? И, чем дальше, тем больше понимал, что винить себя мне не в чем. Ведь эти люди все равно должны были погибнуть. А я, как совершенно неожиданно возникший в их судьбе «неизвестный фактор», сделал все, что мог, пытаясь изменить их невеселую судьбу. И, видит бог, выбор у них был. Если бы они послушали меня (плевать на то, что приказ был липовый, возможность остаться в живых все равно перевешивала все возможные кары и наказания) – возможно, остались бы в этих чертовых снегах не все.

А так, увы. Кстати, еще одним вариантом для них был финский плен. Ведь далеко не все на этой войне дрались до последнего (кстати говоря, не очень-то осознавая, за что они вообще погибают – как-никак на Зимней войне никакая Москва у них за спиной не маячила), окоченев прямо за танковыми рычагами, так что достать из подбитых машин и похоронить их ледяные статуи было неслабой проблемой – кое-кто тогда все-таки предпочел плен смерти. Но, подозреваю, что это был очень хреновый вариант для этой троицы. Хотя бы потому, что о пленных периода Зимней войны мы знаем только то, что они были (в количестве нескольких тысяч человек), и ничего более. После заключения мира финны вернули абсолютное большинство этих пленных СССР, и дальше их следы как-то затерялись – в общей массе тогдашних «сидельцев» это была капля в море, а скоро началась и большая война, во время которой стало уже совсем не до их судеб. Хотя врать не буду – есть какие-то отдельные примеры тех (такие были, например, среди летчиков), кто тогда попал в плен к финнам, после возвращения прошел краткую проверку, не сел, был восстановлен в званиях и должностях, потом вполне успешно воевал в Великую Отечественную и, как говорится, «жил долго и счастливо».

Кстати, потом, уже после возвращения, я узнал, что этот «котел» тогда все-таки, вполне ожидаемо, додавили. На фоне массы финских архивных фото из большого «котла» в районе Леметти я нашел и десяток снимков с тем же характерным логотипом вооруженных сил Финляндии «Sa-Kuva», сделанных в очень знакомых декорациях. Там вроде все как обычно – ели, мертвые, заснеженные машины и танки, застывшие в причудливых позах трупы в снегу и прочее, но вот пейзаж вокруг был тот самый. И даже замаскированный ветками автобус, где мы совещались, на паре фото был, причем стоял он, судя по всему, на прежнем месте.

А что касается моих собеседников, включая так и оставшихся в моей памяти немыми (ведь при нашей единственной встрече они назвали мне только свои имена и звания) капитановых коллег (по-моему, они все-таки считали, что краснознаменец Брячиславцев знает, что делает, и, бездумно доверившись ему, как имеющему вроде бы реальный боевой опыт командиру, решили не соваться в оперативные вопросы – возможно, очень зря), то о них мне удалось узнать совсем немного. Документов по довольно короткой и непопулярной в СССР Зимней войне в архивах вообще не так чтобы густо.

Так или иначе, в попавшейся мне на глаза учетной ведомости убыли личного состава 8-й армии РККА, датированной 14 марта 1940 г. (т. е. следующим после подписания перемирия днем) напротив фамилий Брячиславцев, Евтюх и Сидоренко стояло казенное, написанное от руки синими чернилами «пропал без вести с 3 февраля 1940 г.». И эта же дата стояла в ведомости напротив еще трех сотен фамилий бойцов и командиров, единственной памятью о которых, похоже, остались несколько вот этих пожелтевших листков с машинописным текстом. Хотя, как мне казалось, капитан Брячиславцев погиб намного раньше этой даты. Но не буду забегать вперед.

Снаружи сильно воняло выхлопными газами, и мое немногочисленное воинство ждало возле тарахтящих на холостых оборотах пикапа и Т‐37. Бойцы молча топтались на месте, борясь подобным образом с холодом, а присевший на лобовую броню танка невозмутимый Смирнов снаряжал патронами магазины своей СВТ. Этих магазинов у него было ненормально много – штук пять или шесть.

– Все, – сказал я, выйдя на свет. – Можем ехать восвояси.

– И что они сказали? – поинтересовался сразу вышедший на передний план Воздвиженский.

– А чего они скажут? Ну не хотят они прорываться, хоть ты тресни. Перестраховщики. Дополнительный приказ от командарма или командира дивизии им, видите ли, нужен. Желательно – письменный. Предпочитают геройски погибнуть, но с места не сдвинуться…

– Почему? – удивился Воздвижеский.

– Потому что они, судя по всему, оптимисты, а я, увы, реалист, то есть достаточно хорошо информированный оптимист. И, вдобавок, еще и стихийный диалектик-практик, как выражались наши дорогие Карл Маркс и Фридрих Энгельс. Так что, возможно, зря мы сюда ездили. Понятен сей неутешительный итог?

– Так точно!

– Мне бы вашу понималку, товарищ Воздвижеский, я бы вообще горя не знал! – сказал я и, повысив голос, продолжил: – Значит так, орлы! Сюда белофинны нас пропустили относительно легко, но сейчас, на обратном пути, они нас непременно встретят. Так что готовьтесь к худшему. Если будет сильный огонь по нам, без возможности продолжать движение, – останавливайтесь, спешивайтесь, залегайте и отстреливайтесь, или по визуально обнаруженному противнику, или по командам, моим или товарища Смирнова. И все-таки старайтесь бить прицельно, чтобы патроны не пропадали зря. Все ясно?

– Так точно, – ответил нестройный хор простуженных голосов.

– Тогда по машинам! – отдал я команду и пошел к танку.

– В прошлый раз мы проехали место засады, а потом вернулись, – сказал я Смирнову, примостив задницу на ледяной броне позади башни Т‐37. – И, как мне кажется, теперь, видимо, стоит высадиться заранее, как только мы обнаружим место засады.

– Хорошо, как скажете, – ответил Кюнст без малейших эмоций, присаживаясь на танк рядом со мной. – Но я не думаю, что это поможет. Наше положение более чем невыгодное и к тому же нас слишком мало…

Я на это ничего не ответил, тем более что в этот момент танчик под нашими задами взревел и медленно тронулся. Миновав местные, довольно пародийные, посты и секреты, мы выехали на дорогу и двинулись в обратном направлении.

Миновали приметный трактор С‐60. Дальше на нашем пути замаячили брошенная «трехдюймовка» и горелый «ЗиС‐16».

– Впереди, слева за поворотом, кто-то есть, – сказал в этот момент Смирнов.

Кажется, началось…

– Стоп! – скомандовал я, одновременно обращаясь и к боязливо выглядывавшему из открытого башенного люка Воздвижнскому, и к сидевшему под своей броневой крышкой мехводу. «Поплавок» послушно встал, тарахтя мотором на холостых оборотах. Видя нашу остановку, метрах в пятидесяти позади нас остановился и «Газик».

– Так, – сказал я танкистам. – Сейчас мы с товарищем сержантом пройдем вдоль дороги вперед. Похоже, там засада. Если начнется стрельба – сразу выдвигайтесь к нам на помощь. Бог даст, проскочим…