Интимная история человечества - Теодор Зельдин

Если и есть какой-то урок, который могли бы извлечь из опыта великих завоевателей частные лица, так это то, что чем больше они побеждали, тем активнее искали себе новых врагов. Еще в IV веке до н. э. в трактате об управлении «Артхашастра» индийский чиновник Каутилья советовал правителям вести войну со всеми теми, кто слабее их самих, и относиться к каждому соседу как к естественному врагу. Макиавелли подтвердил этот совет, сказав: «Государям не следует думать ни о чем другом, кроме войны». Неизменно, чем больше у них было солдат и орудий, тем больше силы, по их мнению, требовалось для борьбы со следующим врагом. В течение нескольких недель после победы союзников над Германией в 1945 году ЦРУ готовило план возможной войны против СССР. Государства умеют находить себе новых врагов не хуже королей. Военный историк Куинси Райт вывел так называемый индекс жестокости, учитывая не только продолжительность военных конфликтов, но и численность воюющих армий, соотношение участников боевых действий к общей численности населения и количество жертв. Для Европы показатели получились такими:

XII век – 18;

XIII век – 24;

XIV век – 60;

XV век – 100;

XVI век – 180;

XVII век – 500;

XVIII век – 370;

XIX век – 120;

XX век, до 1945 г. – 3080.

После Второй мировой войны, ужасы которой должны были отбить у человечества охоту воевать, с 1945 по 1990 год последовало около 160 вооруженных конфликтов в разных частях земного шара. Воюют не только тираны: с момента основания США до 1965 года было всего двадцать лет, когда их армия или флот не вступали где-нибудь в активные боевые действия. Великобритания участвовала в большем количестве войн, чем любая другая европейская страна, из них в 75 конфликтах в период с 1480 по 1945 год. Следующей была Франция – 72 войны. В абсолютистской Испании их было 64, а в России – 61. В XVI и XVII веках крупнейшие европейские державы находились в состоянии войны 65 процентов времени. В течение следующих трех столетий эта цифра упала до 38, 28 и 18 процентов, но, если принять во внимание колониальные войны, боевые действия почти никогда не прекращались. Хотя количество дней активного военного конфликта сократилось, равно как уменьшилась и доля погибших, процент населения, вовлеченного в боевые действия, и раненых мирных жителей увеличился.

В 1898 году в книге «Будущая война», вышедшей в Санкт-Петербурге, Иван Блиох утверждал, что война стала настолько дорогостоящей, убийственной и сложной, что победить в ней невозможно, и поэтому война неизбежно устареет. В 1991 году в книге «О будущей войне» Мартин ван Кревельд дал другой прогноз. Автор заявил, что только государства утратили способность одерживать победы: их «невероятные боевые машины и огромные армии рассыплются в прах», потому что, хотя они теоретически способны уничтожать друг друга, на практике они не осмеливаются использовать свое самое смертоносное оружие и неспособны справиться с террористами, нарушающими правила ведения войны. Поражение колониализма ознаменовало конец эпохи борьбы с врагами: небольшие армии повстанцев могли побеждать большие империи. Затем США обнаружили, что не могут навязать свою волю Вьетнаму, а Россия – Афганистану. Организация Объединенных Наций не смогла остановить югославскую войну. Большие войны, поддерживаемые высокими технологиями, сменяются конфликтами низкой интенсивности, партизанскими войнами, сопротивлением разных племен, и это сбивает с толку государства с организованными армиями. Накапливать вооружение бесполезно. Будущее за малыми группами, которые будут сопротивляться большим, стрелять в них, не уничтожая, а изматывая, создавая дискомфорт и опасность. Зато в частной жизни прекратились ожесточенные битвы за разрушение таких великих институтов, как брак. Вместо этого мозаику не поддающихся классификации конфронтаций создают отдельные разводы, сожительства и расставания.

Вторая трудность в борьбе с врагами – это растущее осознание того, что борьба часто имеет иную цель, чем сама битва. Сунь-цзы, считающийся одним из величайших военных теоретиков (его «Искусство войны», написанное в V веке до н. э., до сих пор изучают военные офицеры), писал, что высшее мастерство – это покорить врага без боя. Но на протяжении большей части истории миром правили профессиональные военные, считавшие, что занимаются благороднейшим из дел. Герой Гражданской войны в США генерал Роберт Ли признался: «Хорошо, что война так ужасна, иначе мы бы ее слишком любили». Тем самым он ясно дал понять, что для солдат сама битва, навыки, которых она требует, и острые ощущения важнее конечной судьбы врага. Больше, чем противника, они хотели убить недовольство самими собой. Их целями были приключения и доблесть. Рыцари средневековых орденов сражались, чтобы завоевать одобрение Бога, своих лордов, дамы сердца, чтобы убедить себя, что они не заслуживают презрения. Если они зарабатывали деньги в ходе боевых действий, захватывали добычу и приобретали новые земли, это помогало, но это было не главное. Война оставалась престижной до тех пор, пока ее считали самым опасным из развлечений.

Даже призванные на войну против воли, пережившие страшные муки двух мировых войн, нередко вспоминали о них как о самых счастливых годах своей жизни, потому что они находили на войне то, чего тщетно искали в монотонности повседневности. Подвергая свою жизнь риску, они обнаружили, насколько ценят ее в самой простой форме, гораздо больше, чем суету, которая множится вокруг нее. Столкнувшись с врагом, они поняли, насколько ценна дружба. В окопах и в моменты опасности чувство товарищества иногда достигало не меньшей силы, чем любовь, – это было чувство сопричастности, успокоительной уверенности в том, что они сделают все, чтобы помочь тем, кто столкнулся с теми же рисками, что и они сами, кто сделает то же самое для них, не обращая внимания на опасность. Гордость за общие достижения, исключающая эгоизм и зависть к статусу, подкреплялась решимостью быть достойным жизненно важного доверия товарищей друг к другу. У них не было иного выбора, кроме как превзойти самих себя, продемонстрировать качества, о которых они даже не подозревали, стать еще более смелыми, преданными, гордыми, чем казалось им возможным прежде, даже стать поборниками всеобщего равенства, сосредоточиться настолько, чтобы никакие другие заботы, кроме простого выживания, не тревожили их. И не только ради себя, но и ради тех, кто вдруг стали братьями, хотя еще недавно были чужими. Во всяком случае, именно так некоторые вспоминали войну, когда прекратились ее ужасы, и утешали себя верой в то, что они обрели высший смысл жизни, защищая свою страну или принципы. Смелые чувствовали себя связанными друг с другом, как представители аристократического круга, ненавидели трусов и симулянтов, нашедших себе теплое место в тылу, гораздо сильнее, чем врага. Люди продолжают вести войны не только потому, что не могут прийти к согласию, но в большей степени потому, что многим из них нравятся связанные с ними острые ощущения. Враждебность по отношению к врагам стала надежной заменой позитивным целям в жизни.

«Ненависть священна», – писал Золя, сражавшийся с врагами Дрейфуса не только из любви к справедливости, но и потому, что ему нравилось бороться, и считавший, что не живет, если на него не нападают. Он радовался тому, что вызвал «гордость и ненависть к двум моим товарищам… Я чувствовал себя моложе и смелее после каждого восстания против банальностей моего времени… Если я чего-то стою сегодня, то это потому, что я борюсь в одиночку, и потому, что я умею ненавидеть». Чем больше обе стороны ненавидели друг друга, тем больше у них было общего, но на это никто не обращал внимания.

Антропологи обнаружили племена, которые никогда не воюют и восхваляют робость, но они не являются образцами для подражания, поскольку одержимы страхом насилия. Нашлись и такие племена, которые постоянно воюют, но им приходится поддерживать свою агрессию с помощью наркотиков или других раздражителей. Даже каннибалы пугаются собственной свирепости и, как это ни парадоксально, пьют кровь своих жертв, чтобы успокоиться и избавиться от ощущения, что они стали тиграми.

Умение ввести себя в состояние ярости когда-то было почти искусством. «Гнев слаще меда» (восточная мудрость). Божественной яростью раньше восхищались как героической. За последние пару столетий гнев утратил