В сердце моем навсегда - Джо Гудмэн

Коннор прищурился. Его взгляд, минуту назад казавшийся сонным, был теперь злым и настороженным.

— Вы и в самом деле не выносите, когда я до вас дотрагиваюсь?

У Мэгги, пораженной столь кратко выраженным обвинением, даже рот приоткрылся. В уме проносились оправдания, но все они остались невысказанными. Вместо этого она протянула ему руку и показала запястье. Он не заслуживал того, чтобы скрывать от него зрелище последствий его поступков.

Коннор перевел взгляд с бледного лица Мэгги на ее вытянутую руку. Кожа вокруг запястья была покрыта уродливыми синяками, подобно браслету. Он различил отпечатки своих пальцев в темных пятнах на ее коже. Конечно, эти повреждения были нанесены не минуту назад, а несколько часов, когда она подняла на него руку.

Мэгги убрала руку от его глаз и встала. Никаких извинений не могло последовать, так как они были бессмысленными. Они только снова сделали бы друг другу больно, возможно, не в физическом смысле, но в более глубоком, нанесли бы друг другу кровавые раны.

— Вы спали здесь всю ночь? — спросил Коннор, проводя рукой по волосам. Мэгги кивнула.

— Я оставила вам кровать. — Она не сказала, что сделала это непреднамеренно.

Коннор прислонился спиной к дивану. Потер онемевший затылок, на секунду прикрыв глаза.

— Больше в этом не будет необходимости. Она не стала спорить.

— Очень хорошо. — Голос ее звучал жестко, почти колюче. С этим ей ничего не удавалось поделать.

— Я думал о том, чтобы подождать следующего поезда в Питсбурге.

— В этом нет необходимости.

— Вероятно, мы прибыли бы в Денвер с разницей всего в несколько дней. Вы могли бы подождать моего приезда у сестры.

Мэгги потуже затянула поясок халата.

— Мне пришлось бы дожидаться вас в гостинице, — сказала она без всякого выражения. — Я не могу приехать к Майкл без вас.

Секунду он молчал.

— Значит, никто из ваших родных не узнает о разводе, пока он не совершится.

— Верно.

— Вы уверены, что именно этого хотите? Голос ее снова стал холодным.

— Вполне уверена.

— Тогда я останусь, — секунду помолчав, сказал Коннор.

Мэгги ничего не ответила на это. Просто повернулась и двинулась к выходу. Она уже подошла к дверям, когда услышала, как он сказал:

— Но на определенных условиях.

Коннор встал с пола и отцепил шторы на окнах. Они с треском взлетели вверх. Солнечный свет пробивался сквозь туман, так как поезд номер 454 шел по последнему спуску с Аллеган в центральной Пенсильвании. Он оглянулся через плечо и увидел, что Мэгги все еще стоит у двери, держась за ручку. Она ждала, чтобы он объяснил свою идею насчет условий. Но вместо этого Коннор предложил ей фруктов из дорожной корзинки.

— Жаль, что я не нашел ее вчера ночью, — сказал он, протягивая ей апельсин. Так как она не подошла, он пожал плечами и начал сам его чистить. Потом босой ногой отодвинул от стола стул и сел. — Я умирал с голоду.

Мэгги отпустила дверную ручку, но не отошла от выхода. Она теребила кончик косы.

— Вон там на кресле стоит корзинка для пикника с крышкой. — Она частично была скрыта его брошенным пиджаком. Ее удивило, что Коннор не нашел ее вчера ночью. — Думаю, она предназначалась нам на вчерашний обед.

— Позже загляну в нее. Пока и так хорошо. — Он отделил дольки апельсина. Капли сладкого сока брызнули на его руку, и он подобрал их губами.

Мэгги смотрела на него, и внутри у нее что-то сжалось. Во рту у нее пересохло, хотя при виде апельсина он должен был наполниться слюной.

— Что за условия? — охрипшим голосом спросила она.

— Чтобы мы проводили как можно меньше времени вместе, — сказал он. — Чтобы вы не надевали вычурных бальных платьев. Чтобы не стояли так, теребя свои волосы, с сонными глазами, красивая и возбуждающая. Чтобы не дотрагивались до меня и не давали мне… — Он замолчал, так как Мэгги выбежала из комнаты. Она не слышала всего, что он хотел ей сказать, но Коннор думал, она все поняла. Он уставился на свои руки. Они тряслись.

На протяжении всего остатка пути Мэгги почти не покидала своего вагона. Это стал ее вагон после того, как во время одной из отлучек Коннора она перенесла все его вещи в передний вагон. Если не считать простыни с монограммой, она стерла все следы его пребывания. Они вместе ели, когда поезд останавливался по пути, но Коннор уже никогда не повторял попыток заказать обед в вагон. Они вместе ели в гостиницах Колумбуса, Индианаполнса, Сент-Луиса и Канзас-Сити. Носильщики приносили им завтраки и ленчи в корзинах, но как только они уходили, Мэгги удалялась в вагон со своей порцией, и Коннор оставался один в вагоне-столовой.

Поезд номер 454 неумолимо катил по рельсам к Денверу, а Мэгги боролась с одиночеством. В семье именно она всегда держалась в стороне от всех, часто оставаясь одна, но никогда не чувствовала одиночества. Ей всегда было к кому обратиться, всегда был наготове кто-то, кто жаждал, был даже счастлив разделить с ней свои приключения или ее заботы. Коннор ясно дал понять, что не хочет иметь с ней ничего общего, что для него она — пария. Впервые в жизни, оторванная от семьи, Мэгги испытывала физическую боль разлуки.

Она не подавала виду, что ей больно дается такое отчуждение. Единственный человек, которому она могла бы об этом сказать, вовсе не был заинтересован в том, чтобы ее слушать. Мэгги знала, что Коннор часто ходит в передние общие вагоны. Он играл в покер с постоянно меняющимися путешественниками из второго класса, находил собеседников в первом классе и даже играл с некоторыми бедными детишками, запертыми вместе с родителями-иммигрантами в переполненных вагонах третьего класса. Она знала обо всем этом потому, что иногда он мимоходом упоминал об этом, и, хотя ей хотелось послушать побольше, она никогда не задавала вопросов.

Иногда Мэгги вдруг принималась плакать, казалось, вовсе без видимых причин. Сперва она винила Коннора, но это показалось ей несправедливым, поэтому в конце концов она взвалила вину на себя, принимая ее как одно из следствий ее с таким трудом принятого решения.

Мэгги следила за своей одеждой в присутствии Кон-нора. Выбирала простые дневные платья скромного покроя, даже если они встречались вечером. Цвета предпочитала серые и коричневые, иногда с неброским рисунком и воротничком и манжетами из контрастной по цвету ткани. Она ничего не имела против его пожеланий насчет ее гардероба, так как носила именно ту одежду, в которой наиболее удобно себя чувствовала, ту, которую считала подходящей для работы с Дансером Таббсом. Заплетала свои густые волосы в одну косу, иногда сворачивая ее узлом на затылке, а чаще всего оставляя ее свободно падать на спину. В те дни, когда она знала, что не увидится с Коннором, она вовсе не утруждала себя одеванием и фактически даже не вставала с постели.

Жалость к себе была чем-то новым для Мэри Маргарет. Иногда ее путала мысль, что она может прожить так всю свою жизнь. А иногда ей было все равно.