Шестое вымирание - Элизабет Колберт

“Предположим, в итоге вы остались с ландшафтом, изрезанным на фрагменты в сто гектаров, – сказал Лавджой. – Я думаю, проект показал, что фактически вы потеряли более половины видов фауны и флоры. Конечно же, как вы прекрасно знаете, в реальном мире всегда все сложнее”.

Бóльшая часть результатов работ по BDFFP действительно представляла собой вариации на тему потерь. В зоне проекта водится шесть видов приматов. Во фрагментах леса трех из них нет – краснолицей коаты, капуцина-фавна и красноспинного саки. Птицы вроде большого длиннохвостого древолаза и оливковоспинного лесного филидора, перемещающиеся в многовидовых стаях, почти исчезли из меньших фрагментов, а в крупных встречаются гораздо реже, чем прежде. Лягушки, использующие для размножения грязевые лужи пекари, исчезли вместе с самими пекари, создававшими эти лужи. Чем ближе к границам фрагментов, тем реже встречались представители многих видов, чувствительных даже к небольшим изменениям освещенности и температуры; правда, количество светолюбивых бабочек выросло.

Между тем – хотя это уже несколько за рамками проекта BDFFP – существует порочная синергия между фрагментацией лесов и глобальным потеплением, равно как и между глобальным потеплением и закислением океана, глобальным потеплением и инвазивными видами, инвазивными видами и фрагментацией. Вид, которому необходимо мигрировать, чтобы справляться с растущими температурами, но который угодил в ловушку лесного фрагмента – пусть даже очень большого, – вряд ли выживет. Одна из отличительных особенностей антропоцена состоит в следующем: мир меняется таким образом, что, с одной стороны, биологические виды вынуждены перемещаться, а с другой – воздвигаются барьеры (дороги, вырубки, города), препятствующие этому самому передвижению.

“С 1970-х годов я все время размышляю об изменении климата”, – сказал мне Лавджой. Он писал, что “под угрозой климатических изменений, пусть даже естественных, человеческая деятельность создала полосу препятствий для распространения биоразнообразия”, результатом чего может стать “один из величайших биотических кризисов в истории”128.

Той ночью все рано легли спать. После нескольких часов сна, пролетевших как пара минут, я проснулась от неимоверно странного шума. Казалось, звук исходит ниоткуда и отовсюду. Он то нарастал, то резко стихал, а как только я начинала проваливаться в сон, раздавался снова. Я знала, что это брачный зов какой-то лягушки, так что выбралась из гамака и взяла фонарик, чтобы осмотреться. Мне не удалось найти источник звука, зато я увидела насекомое с биолюминесцирующей полоской, которое с удовольствием положила бы в банку, если бы она у меня была. Утром Кон-Хафт продемонстрировал мне пару амазонских костноголовов, сцепившихся в амплексусе. Лягушки были оранжевато-коричневого цвета, с лопатообразными мордами. Самец, обхвативший спину самки, был вполовину меньше нее. Я вспомнила, как читала, что земноводным в долине Амазонки, похоже, удалось избежать заражения хитридиевым грибком, по крайней мере пока. Кон-Хафт, как и все остальные, вынужденно бодрствовавший из-за воплей, описал зов лягушки как “долгий стон, взрывающийся ревом и завершающийся гогочущим смехом”.

После нескольких чашек кофе мы отправились смотреть муравьиный парад. Лавджой планировал пойти с нами, но, когда он надевал рубашку, поселившийся в рукаве паук укусил его в руку. Паук выглядел вполне обычным, однако место укуса начало угрожающе краснеть, а рука у Лавджоя онемела. Было решено, что он останется в лагере.

“Идеальный метод – позволить муравьям огибать вас, – объяснял Кон-Хафт по пути. – Тогда у вас не будет никакого выхода, словно вы загнали себя в угол. А муравьи будут заползать на вас и кусать одежду. Вот вы и в центре событий”. Вдалеке Кон-Хафт услышал крик красногорлой пестрой муравьянки, нечто среднее между чириканьем и кудахтаньем. Муравьянки – облигатные сопровождающие муравьев (что очевидно по их названию), так что Кон-Хафт счел это хорошим знаком. Когда же мы через несколько минут добрались до места, где накануне видели бесконечную колонну насекомых, их там не оказалось. Кон-Хафт услышал откуда-то с деревьев голоса двух других любителей муравьев – пронзительный свист белобородой аракуры и оживленное чириканье белогорлого дятлового древолаза. Вероятно, они тоже искали муравьев.

Белобородая аракура (Pithys albifrons)

“Они так же обескуражены, как и мы”, – сказал Кон-Хафт. Он предположил, что муравьи перемещали свой бивуак и перешли в так называемую оседлую фазу своего существования. Во время этой фазы муравьи остаются более или менее на одном месте – чтобы вырастить новое поколение. Оседлая фаза может длиться до трех недель, и этот факт помог объяснить одно из озадачивающих открытий, сделанных благодаря проекту BDFFP: даже в тех фрагментах леса, которые достаточно обширны для выживания колоний кочевых муравьев, птицы из семейства полосатых муравьеловок в конце концов исчезают. Облигатным сопровождающим жизненно необходимы муравьи-фуражиры, чтобы их сопровождать, и по-видимому, во фрагментах леса колоний муравьев просто недостаточно для того, чтобы всегда хотя бы одна колония гарантированно была активной. Здесь снова, как объяснил мне Кон-Хафт, проявляется логика тропического леса. Полосатые муравьеловки настолько хорошо “делают именно то, что они делают”, что чрезвычайно чувствительны к любым изменениям, осложняющим их специфический образ жизни.

“Когда нечто зависит от чего-то другого, что, в свою очередь, зависит от чего-то еще, вся цепочка взаимодействий зиждется на постоянстве”, – сказал он. Я размышляла об этом, пока мы брели обратно в лагерь. Если Кон-Хафт прав, то в своей безумной, какой-то чуднóй многосложности парад муравьев, птиц и бабочек на самом деле служит символом стабильности Амазонии. Лишь в тех местах, где правила игры остаются неизменными, у бабочек есть время приспособиться к питанию пометом птиц, которые приспособились сопровождать муравьев. Да, мне было досадно, что мы не нашли муравьев. Но я понимала, что птицам намного хуже.

Лучшее время для учета численности летучих мышей – глухая зима. Эти млекопитающие относятся к “истинно зимоспящим” животным. Когда температура воздуха понижается, они начинают искать место, где можно осесть – повиснуть вниз головой, ведь летучие мыши в спячке цепляются за что-нибудь пальцами задних конечностей. В северо-восточной части США первыми из летучих мышей в спячку обычно впадают малые бурые ночницы. В конце октября или начале ноября они ищут укрытие вроде пещеры или шахты, где условия не будут меняться. Вскоре к малым бурым ночницам присоединяются восточноамериканские нетопыри, а затем – большие бурые кожаны и малоногие ночницы. Температура тела летучей мыши в спячке падает на 25–30 °C, часто почти до нуля. Сердечный ритм замедляется, иммунная система сильно сбавляет обороты, и летучая мышь, повиснув вверх ногами, впадает в состояние, близкое к анабиозу. Для подсчета спящих летучих мышей требуются крепкая шея, хороший налобный фонарь и пара теплых носков.