Чеченский след - Фридрих Незнанский

— Нравится? — улыбнулась она. — Обед разогревать?

Черт, это слишком походило на идиллию! Я смог только утвердительно кивнуть.

Переобувшись, я прошел на кухню.

— Через пять минут, — сказала она, заглядывая под крышку кастрюли, из которой сразу по всей кухне разнесся аппетитный запах борща. — Ой, — она повернулась ко мне с таким выражением лица, словно только что прямо перед ней ударила молния. — Я, кажется, хлеб забыла купить.

— Ну вот, — сказал я с деланным огорчением. — Я так и знал, что сказок не бывает! Ведь говорила мне в детстве мама…

— Я сейчас схожу. — Юлия уже была в коридоре. — Ты какой больше любишь — черный или белый?

Я протянул ей входной ключ от двери, полный благодарности, что мне не пришлось идти за хлебом самому. Если честно, больше всего на свете ненавижу ходить за хлебом. Видимо, с детства осталось.

— Все равно, — ответил я.

— Следи за борщом, — уже закрывая дверь, сказала она.

Я покорно поплелся на кухню. И сразу понял, что лучше бы это я пошел за хлебом — здесь так аппетитно пахло, что даже и пять минут ожидания казались вечностью.

Однако же вечность оказалась короче, чем я ожидал. Уже через две минуты раздался звонок в дверь. Все-таки удивительно быстро она передвигается на своих длинных ногах!

— Я же тебе ключ дал, — сказал я, открывая дверь. Это была моя ошибка: за дверью стояло несколько человек в масках и в форме ОМОНа.

Реакция у них оказалась быстрее моей — я не успел захлопнуть дверь. И эти парни явно прошли профессиональную подготовку: мои боксерские навыки в этот раз мне почти не пригодились. Я просто не успел ничего сделать, как они уже скрутили меня. Вот черт! Хотя нет, кажется, одному из них я все-таки умудрился врезать. После этого я получил пару ощутимых ударов в живот и по голове и отключился.

— Посмотри, может, в квартире еще кто есть, — бросил одному из подчиненных омоновец, зашедший в прихожую самым последним.

— Он вроде ждал кого-то, — заметил третий, потирая здорово задетую Гордеевым челюсть. — Паскуда! — Он замахнулся было ногой, чтобы еще раз ударить адвоката в живот, но резкий окрик старшего заставил его передумать.

— Приказано не бить!

Остальные между тем рассыпались по квартире, переворачивая все вещи в поисках документов.

— Нашел! — Один из омоновцев вышел из комнаты, тряся бумагами, привезенными Гордеевым из Чечни.

— Должна быть еще видеокассета.

— Нет там ничего, два каких-то фильма только валяются.

— Ладно, пошли, в машину его! Кстати, у него в машине тоже надо посмотреть.

И так же быстро, как появились, люди в масках исчезли, прихватив с собой вырубившегося Гордеева.

Уже с утра Юля заметила два ближайших к дому Гордеева магазина. Они находились с разных сторон, равноудаленно — минутах в пяти ходьбы каждый. Тот, который был дальше от метро, показался Юле чуть дешевле, потому она выбрала именно его. Но хлеба там почему-то не было.

— Кончился, — объяснила продавщица. — Должны были в три завезти, но что-то машина опаздывает.

Вздохнув, Юля поспешила во второй магазинчик — эдакий мини-супермаркет, где помимо продуктов продавались различные моющие средства (эх, сюда бы на три часа раньше!) и другая всячина вроде журналов и открыток. Но к единственной кассе образовалась очередь человек из восьми. Десятиминутная прогулка за хлебом грозила растянуться уже на полчаса. А еще, как назло, старичок-пенсионер (и чего его понесло в этот магазин, есть же и подешевле!) медленно-медленно отсчитывал мелочью пять пятьдесят за хлеб.

— Хоть бы вторая касса работала, — раздраженно сказала девушка, стоящая впереди, своему другу, на что тот отреагировал по-философски терпеливо:

— Ты же знаешь, что так всегда происходит, когда куда-то торопишься.

«И правда, — успокоилась Юля. — Чего я так нервничаю? Да и торопиться особенно некуда. Подумаешь, обед слегка остынет…»

И все-таки она с большим трудом дождалась своей очереди. Еще вдобавок у кассирши кончились мелкие купюры, и она пошла их менять куда-то в глубь магазина.

Отдав старушке на входе только что полученный от кассирши на сдачу рубль, Юля заспешила к дому Гордеева. В пакете у нее соседствовали батон «Подмосковный» и каравай черного хлеба под названием «Столичный» — Юля не стала особенно раздумывать над тем, какой выбрать. В любом случае не пропадет, решила она.

Из двора дома, где жил Гордеев, резко вынырнула машина, Юля едва успела отскочить. «Что-то я все норовлю под колеса попасть в последнее время», — мелькнуло у нее в голове.

Она поднялась на лифте на седьмой этаж, роясь в кармане в поисках ключа от входной двери. Уже вставив ключ в замочную скважину, она вдруг боковым зрением скорее не увидела, а ощутила, что за ней кто-то наблюдает. Она обернулась, и дверь соседней квартиры немедленно захлопнулась.

— Проголодался? — громко сказала она, заходя в квартиру. — Очередь была за хлебом, предста…

Больше она ничего сказать не могла, потому что увидела, что посреди коридора валяются сброшенные куртки и зонтики, а от зеркала прямо напротив входной двери остался висеть один ужасно тонкий и наверное очень острый осколок.

«Все-таки меня нашли!» — пронеслась, словно комета по холодному пустому космосу, обжигающая своей очевидностью мысль.

Я с трудом разлепил веки. Голова гудела, словно чугунная батарея, по которой стучат среди ночи недовольные соседи. С трудом я осознал, где нахожусь и как сюда попал. Я лежал на заднем сиденье автомобиля, в запястья сведенных за спиной рук впивались наручники. Зачем-то я попытался пошевелиться — та ошибка, которую совершают почти все плененные таким образом. И в тот же момент получил еще один удар по черепу.

«Самое обидное, что пообедать так и не удалось», — последнее, о чем я успел подумать.

Елена довольно быстро пришла в себя после нагрянувших в ее жизнь подобно сокрушительному морскому валу несчастливых событий. Не зря же она была внучкой и правнучкой военных, людей почтенных, генералов, происходящих по прямой линии от других воителей, — были, были в ее роду и офицеры Белой армии, и лишь изредка попадались среди ее предков полковые священники. В семейном альбоме у нее дома хранились пощаженные временем фотокарточки, сделанные на картоне, коричневые и с обтерханными углами. Елена любила рассматривать эти семейные реликвии, она черпала в них силу духа в трудный момент.

Вот и сейчас, чтобы легче думалось, она листала тяжелые страницы альбома и всматривалась в непреклонные скуластые лица, серьезные ледяные глаза и военную выправку родственников и чувствовала, как переполняет ее решительность и способность к хладнокровным и тайным действиям.

К мужу, оказавшемуся замешанным в таком неприглядном деле, она не могла испытывать ничего, кроме жалости и отвращения; отвращение шло от нравственной чистоплотности, а жалость — от избыточной силы здоровой натуры.