Подлеморье. Книга 1 - Михаил Ильич Жигжитов

Ганька смотрит на море, будто там может увидеть хоть на миг Цицик. Как же так? Та девушка жила в гроте Ган-Могоя, а потом исчезла в прозрачной пучине страшной глуби, где находится сказочно-красивый чум ее седого отца — богатыря Байкала. Как же она превратилась в Цицик? Заслоняя все на свете, стоят перед Ганькой большие, цвета морской воды глаза Цицик. Ганьке жарко. Он краснеет и прячет лицо от отца…

…— Дядя Филимон, ты должен знать, кто из царей отдал Курбуликский залив служителям бога. — У Мельникова теперь почти вся тетрадка исписана. Его интересуют и легенды, и история, и просто байки рыбацкие.

— Монаршая матерь всея Руси императрица Елизавета Петровна, — Филимон важно тряхнул бородой.

— А ты не врешь?

— Так глаголил мне ученый служитель Иркутского монастыря Святителя Иннокентия иеромонах Парфен.

Кешка усмехнулся:

— А все же, дядя Филимон, ты никак не можешь отвыкнуть от поповского языка, — а сам строчит этот поповский язык в свою тетрадь.

— Потому, вьюношь, и чту его, ибо сим языцей глаголю с господом богом.

— Развесил бог уши и слушает расстригу Филимона, — хохочет Кешка.

— Не богохульничай, еретик! В преисподнюю к диаволу нарекут тебя!

Кешка хохочет. Смеется одними глазами и Филимон.

— А жирный кусочек отвалила царица монахам.

Филимон согласно тряхнул лохматой волосней.

— По богатым церковным утварям и ризнице монастырь сей почитается богатейшим во всей Сибири. И все это обретено на доходы от рыбных ловель на Байкале… Ты понял, о чем я рек, вьюношь?

— Понять-то понял, — Кешка задумался. — Ох, и живодеры святые отцы!

— Матерь божия! Прости заблудшую овцу свою — Иннокешку!

— И барана Филимона! — добавил Мельников.

Раздался дружный хохот.

Хиония показалась в дверях юрты, пригласила рыбаков к столу. У нее праздник — вернулся Гордей.

С Сережкой на руке вышел сам хозяин. Улыбается.

— Давайте, мужики, залетайте в юрту… Да только по одному, а то свернете нашу «горницу».

На столе обычные рыбацкие блюда.

— Ешьте! — приказывает Хиония. Знает баба, что у нее хватит на «Маланину свадьбу», да еще и останется. Гордей дружески подмигивает — дескать, не теряйся!

Волчонок пьет наравне со всеми. В голове зашумело от выпитого. Смотрит на людей и думает: «А ведь были бы все, как эти, дружнее бы жили… а? Только вот Туз Червонный мне не по нутру… Ни за что… за какое-то одно слово нынче на Алганая с ножом налетел… Говорят, он вырос в тюрьме… там разве добру научат?..»

— А ты, Иван Федорыч, чего не пьешь?! Не вешай нос! — кричит через стол Гордей.

Встал Кешка, поднял стакан с вином.

— Люди добрые! Выпьемте за то, чтоб наши рыбаки добились своего!

— Добились?.. Ха… Мужики-то были у купца… ажно в Баргузин на поклон ездили. Он, Лозовский-то, даже и думать не велит, чтоб из четвертой доли пускать к себе за грану, — сказал Гордей и скривил губы.

— Посмотрим, как он запляшет, — в глазах у Кешки сердитый блеск, — не мытьем, так катаньем, а своего добьемся: не дадим купеческим рыбакам ставить сети.

Лобанов пристально посмотрел на Гордея:

— Ты, разудалый башлык, держи себя, — потом мотнул в сторону Туза: — И этого своего «дитятку» тоже за руку… Там купеческие рыбаки полезут в драку.

— А што, морду им подставлять?! — резко выкрикнул Туз.

Сидевший рядом с Тузом Волчонок вскинулся поучать:

— А ты, парень, пусть она бьет тебя… ты ево не бей… хорошо смотри в глаза — и она тебе скажет: «Туз, я делал худо, прости меня».

Туз Червонный удивленно посмотрел на Волчонка, потом схватился за живот.

— Ой уморил!.. Ой! Штоб Червонный, да стерпел?! Ха-ха-ха! Да кто ж тебя такой глупости учил?

Лобанов трясет лысиной, тоже смеется.

— Смотрите-ка на талу!.. Куда тащит свое непротивление? Вот это старый Воуль!.. Вдолбил сынку на целую жизнь, а сынок и дальше!..

В юрту заглянул Сенька.

— Уже четыре лодки пошли в море.

— И нам пора, — Кешка первым шагнул к двери.

…Раскрасневшиеся, чуть под хмельком, рыбаки рассаживались в лодки.

— Дя Ваня, Волчонок, вы-то идете? — кричит из лодки Кешка.

Лобанов остановился перед Магдаулем.

— А ты как решил?

Волчонок растерялся. Потом угрюмо сказал:

— Ты пойдешь… и я пойдешь!

Из юрты, сердито бормоча, вылезла Хиония.

— Гордюша, меня-то забыл?

Страшных виновато улыбнулся.

— А Сережка с кем?

Хиония сердито фыркнула и скрылась в юрте.

Макар Грабежов остался в своей лодке. Он долго ворчал, плевался. И наконец завалился спать.

Магдауль сел за весло. Старается изо всех сил, гребется наравне с другими. Вспотел. Непривычная работа не по душе, но виду не подает. Весло гнется, скрипит.

— Ты, Волчонок, шибко-то не налегай, а то сломаешь! — смеется Кешка.

Через некоторое время сделали перекур. Теперь Мельников сел в греби, а Волчонку дал кормовое весло.

Пока Волчонок греб, ему некогда было разглядывать, что творится на море. А теперь, стоя на высокой кормовой палубе, он опешил — со всех сторон, отдельными группами и в одиночку, шли лодки в воды Лозовского. На мачтах сетовок развевались разноцветные флажки: это платки, которыми обматывают шею против гнуса. Платки белые, голубые, зеленые, красные. По морю летел смех, пиликала гармонь, разноголосо плескались песни.

— О-бой! — воскликнул Волчонок. Хмель вылетел. Неприятно заныло сердце. В голове зашумело… Замелькали мысли: «Что же это будет?.. Зачем так делают?.. Лозовский деньги монахам дает… Он здесь хозяин… а Михайло-то мой друг — тала!.. Грех против талы зло делать!.. Ой, грех. А я с ними, — Волчонок побледнел. Беспомощно оглядывается кругом. — Было бы на земле — ушел бы в тайгу, чтоб не видели мои глаза, чтоб не слышали мои уши!..»

В самом центре залива, где обычно ставят сети рыбаки Лозовского, сгрудились черные лодки. Непривычное зрелище. Наверно, с момента сотворения Байкала ни разу здесь не собиралось в одну большую кучу столь лодок. Их было не меньше пятидесяти. И на голубом полотне моря они чем-то напомнили Волчонку разлившиеся по Вериной белой скатерти чернила, которые невзначай опрокинул Ганька. Сколько тогда отец с сыном пережили, пока Вера не вернулась из рыбодела! Неизмеримо большая тревога завладела Магдаулем сейчас.

Держась дружной стайкой, подходили лодки Лозовского. Вот уже совсем рядом. Угрюмый башлык Горячих рявкнул:

— Табань!

Сетовки сбавили ход и мягко соткнулись с пришлыми.

Злобой налито лицо Горячих.

— В тюрьму захотел? — хмуро спросил он у Гордея.

— Сначала, дя Семен, здороваются! — улыбнулся тот.

— Здравствуй, дя Семен! — весело крикнул Мельников.

Следом с других лодок еще голоса:

— Здравствуй, дя Семен!

Горячих увидел Лобанова с Мельниковым… Сразу обмякло, подобрело его густо заросшее седыми волосами лицо. Крепко помнит он,