Подлеморье. Книга 1 - Михаил Ильич Жигжитов

и, радостно подпрыгивая, поплыла прочь. Весело булькая, улилось горькое зелье в утробу рыбака. Утерев рваным рукавом губы, он подцепил на веревку свой ящик и весело рявкнул: «Вира!»

— А ты, тетка Хиония, чего глазеешь? Меняй на тряпки, а то и на деньги можно! — сквозь шум донеслось до рыбачки…

— Чего, Туз, баишь?

— Рыбку-то надо сплавить.

Хиония мотнула головой. Она быстро поняла, чего Туз хочет от нее, и зычно крикнула:

— Эй, там!.. Кому омулька на шмутье?

Опустил мужик через борт солдатскую шинель.

— Поди, вшей куча? — спросила Хиония.

— По дороге пропил! — хохочет мужик.

— Тогдысь, паря, бросай!

С парохода по веревочной лестнице спустился в лодку Кешка Мельников. Сегодня он будто во хмелю.

— Здравствуй, тетка Хиония!

— Здоров, молодец! — рыбачка хмуро оглядела Кешку. — Ульку встречаешь?

— Ее, — Кешка помрачнел. — Уехала в деревню и никак не вернется!

— Приедет… Ты-то дождешься… А вот мой Гордюша… не знаю, — последние слова Хиония договорила шепотом.

— Вернется дя Гордей… Я слышал, что его отпустить должны. — Мельников вдруг встрепенулся: — Тетка Хиония, в Солененькой наших землячек много. Поедем?

Рыбачка вздохнула и согласилась:

— И то верно, надо с бабами чайку попить.

В бухте Солененькой негде приткнуться даже малюсенькой лодке-хайрюзовке. Плотно, борт о борт, стоят громадины лодки-семерки, лодки-пятерки…

Шум, гомон. Большинство рыбаков пожилого и допризывного возраста, много солдат, списанных по ранению, густо и женских платков.

Одеты пестро и плохо. Длинные далембовые или сатиновые рубахи в заплатах, штаны и того хуже, на ногах ичиги или моршни из сырой бычьей шкуры, кверху шерстью.

Лица угрюмые, в глазах — строгость.

В самом центре огромного табора ярко горит костер Бириканских рыбаков. Сидят человек шесть баб, пьют чай, болтают о том, о сем; больше деревенские сплетни разбирают; кто из солдаток себя соблюдает, какая из них скрутилась и с кем живет.

С ними и Хиония восседает копна-копной, раскраснелась от выпитого чая, по большому продолговатому лицу ручейки пота текут.

Рядом мужики, — кто сидит, кто полулежа курит. В каждой кучке свой разговор заведен.

Приткнулся к берегу на легонькой лодочке и Алганай с дочкой. Он завернул навестить своего родича Бадму, который живет в далеком Курутмане, рыбачит у Ефрема Мельникова. Они тоже пьют чай и степенно разговаривают. Цицик сидит рядом с отцом на чурочке и улыбается людям. Вся она какая-то светлая, светлая! Среди загоревших и задубевших на солнце и ветру грязных и оборванных рыбаков она в своих ярких шелках резко выделяется и походит на расцветший поздней осенью цветок в окружении почерневших трав.

Ганька не сводит с нее глаз. Он удивлен и не поймет, что с ним творится. Когда Цицик взглянет в его сторону, он весь вспыхнет, как береста на костре, и не знает, куда девать себя. Хорошо, что отец с Ванфедом не обращают на него внимания, слушают какого-то седого рыбака, который гнусаво бубнит им:

— Давно-то, бывало, придем в Курбулик и ловим рыбку, где кому любо… Только беда ведь была — скудно сольцы завозили… Омуль кишмя кишит, а солить его нечем… Опять же слезы: за фунт соли купцу отдавали пуд белорыбицы… О-хо-хо-а! — Яро чешется старик, видать, тело в баню просится, да и вшей накопилось.

Магдауль сперва не хотел было за всеми тянуться. А после вдруг сорвался, сам заторопил Ганьку с Верой. И вот теперь молчит Волчонок, слушает, о чем бают старики.

К Хионии подсели Кешка Мельников и ее брат Колька.

— Сестра, как там… этот, на «Ку-ку»… сетишки-то вернет, нет?..

Хиония сердито взглянула на брата и громогласно выпалила:

— Мужик… Бабу посылаешь!.. Надо самому зайти на «Ку-ку» и взять за дыхало капитанишку!

Возле Кешки завертелся Сенька Самойлов.

— А тебя-то тоже сперло, тетка! Я видел, как ты с «Ку-ку» удирала, — смеется он и подмигивает Кешке.

— Это я-то удирала?! — медведицей рявкнула на весь табор Хиония. Неожиданно легко вскочив, подбоченилась и двинула свои телеса на парня.

Сенька попятился и, запнувшись о чьи-то ноги, бухнулся на песок.

Поднялся такой смех, что собрал всех в одну кучу.

— …Да рази вы мужики?! — взревела Хиония. — Черт бы забрал вас!.. Ушканы трухлявые! Боитесь «Ку-ку»… Я, баба… завтра же выйду в море и рядом с купеческими холуями поставлю свои сетишки.

— А «Ку-ку»? — невинно ввернул Кешка.

— Хы!.. «Ку-ку»!.. Возьму с собой дрын, пусть попробуют подойти — обломаю оба колеса!.. Щепки только полетят от досок… Завертится «Ку-ку» на одном месте, как лягуша…

— Духу не хватит!

— Испугаешься! Ха-ха-ха!

— Не испугаюсь! — Хиония презрительно посмотрела на брата и уселась рядом с хохотавшими рыбачками.

Сенька бочком-бочком… да приткнулся к другому костру, откуда глядит на Кешку.

— Тетка Хиония, на Кольку-то ты напрасно, — заступился Кешка, — звон сколько мужиков, а за себя не могут постоять.

— Об чем я и баила!..

Из толпы кто-то крикнул:

— А чо делать-та будешь?.. У купца сила да богатство!..

Кешка поднялся над гомонящими людьми.

— Можно и бороться и судиться, — твердо зазвучал его голос.

Наступила тишина.

— А как? — спросил тот же голос.

Лобанов побледнел, заморгал часто-часто близорукими глазами. Кешка кивнул ему успокаивающе.

— Дык как бороться-то надо? Научи, — крикнули уже с другой стороны.

Волчонок курит, слушает, еле успевает поворачиваться от одного к другому.

Мельников улыбался. Его рыжие волосы легко взбрасывал ветер, снова ронял на лоб.

— Вот сегодня вас собралось людно, будто сами сговорились и нагрянули в Солененькую… — весело заговорил он. — Неожиданно появилась возможность поговорить, как быть дальше. Ведь из половины рыбачить на купца… ох, как невыгодно!.. Я сам рыбак, понимаю. Но и погромы устраивать тоже нельзя. — Кешка помолчал, оглядывая напряженные лица. Неуверенно предложил: — Выберите из своих лодок пожилых, степенных мужиков, пусть идут к купцу? Может, Лозовский согласится из четвертой доли?..

Люди зашевелились.

— Э, паря, а будет ли он с нами баить-то?

— Он не дурак, разговаривать будет.

— Да чо толку-то в его разговоре?

Вскочил на ноги Шилкин. Сердитый, взъерошенный, старый.

— Сотни верст мозолили руки, аж ладони в кровях, думали, в Подлеморье упромыслим рыбешку, а тут, куда ни ткнись, купецкая вода. Где же нашему брату промышлять?.. Хошь не хошь — иди из половины, а что толку-то? Да ишо и людей истязают. Эвон, довели Матвея Третьяка, утоп, бедняга, а ведь он кровь свою проливал под Порт-Артуром за царя-батюшку и за эту водицу… Да штоб этому Лозовскому издохнуть.

Кеша с удивлением разглядывал хорошо знакомые лица. На всех них застыло одно и то же выражение: «Да ишо и людей истязают». Небось все в эту минуту вспомнили хриплый крик Третьяка: «Ку-ку», отдай сети!» Перед Кешкой — тоже залитый кровью несчастный Третьяк