Короткая фантастическая жизнь Оскара Вау - Джуно Диас

Поговорите с вашими стариками, и они вам скажут: Трухильо был не просто диктатором, но доминиканским диктатором, что переводится как «первый распутник в стране». Он полагал, что все киски в ДР буквально принадлежат ему. Документы свидетельствуют: если вы, выбившись в люди, показали, хотя бы издали, свою хорошенькую дочку Шефу, не пройдет и недели, как она будет сосать его шишак, словно опытная шлюха, и вы ничего не сможете сделать! Побочный налог на проживание в ДР, один из тех секретов Острова, что был известен всем. Столь обычной была эта практика, столь волчьими аппетиты Трухильо, что многие мужчины, омбрес де калидад э посисьон, люди заметные и с положением, как ни странно это слышать, сами предлагали своих дочерей Скотокрадову Семени. Абеляр, к его чести, не принадлежал к их числу. Как только он сообразил, что к чему, – сперва его дочь остановила движение на главной улице Ла-Веги, потом его пациент, кивнув в сторону Жаклин, шепнул доктору: вам бы надо поберечься, – он повел себя, как колдунья с Рапунцель, посадив дочь под замок. Это был смелый поступок, совсем не в его характере, но стоило ему однажды взглянуть на Жаклин, когда она делала уроки, взрослая телом, но ребенок в душе, – ребенок, черт подери, – и смелость явилась сама собой.

Прятать от Трухильо дочь, пышногрудую, с глазами лани, было делом непростым. (Все равно что оберегать Кольцо от Саурона.) Если вы считаете доминиканских парней распутными, Трухильо был раз тысяч в пять хуже. У чувака были сотни шпионов, чья единственная задача состояла в том, чтобы шнырять по провинциям, высматривая очередную свеженькую попку; придавай Трухильято доставке попок чуть больше важности, его режим стал бы первой в истории жопократией (а возможно, он таким и был). В этом климате утаивание своих женщин приравнивалось к государственной измене; провинившиеся, что придерживали девушек, могли легко оказаться в бодрящей ванне с восемью акулами. Скажем прямо: Абеляр шел на огромный риск. Его высокое социальное положение не имело значения, как и проделанные им серьезные оборонительные работы: Абеляр убедил приятеля-медика признать его жену маниакальной психопаткой, а потом сам же распустил этот слушок в элитных кругах. Поймай его Трухильо с компанией на двойной игре, Абеляра стреножили бы цепями (а Жаклин уложили бы на спину) за две секунды. Вот почему каждый раз, когда Эль Хефе плелся вдоль выстроившихся в линию гостей, пожимая руки, Абеляр ждал, что он сейчас воскликнет своим тонким пронзительным голоском: доктор Абеляр Кабраль, а где же ваша восхитительная дочь? Я изрядно наслышан о ней от ваших соседей. И Абеляра бросало в жар.

Жаклин, разумеется, представления не имела о том, что стоит на кону. То были более невинные времена, а она была невинной девушкой; мысль, что великий президент способен изнасиловать ее, была более чем чужда ее блестящему уму. Из двух дочерей именно она унаследовала отцовские мозги. Со священным трепетом зубрила французский, поскольку решила в подражание отцу учиться за границей – на медицинском факультете в Париже! Франция! Там она станет новой мадам Кюри! Она корпела над книгами днями и ночами и практиковалась во французском с отцом и слугой Эстебаном по кличке Галл; родившись на Гаити, он до сих прилично изъяснялся на лягушачьем наречии.[89]Словом, дочери Абеляра ни о чем не ведали, оставались беззаботными, как хоббиты, не догадываясь, что за туча нависла над их горизонтом. По выходным, когда он не принимал больных в клинике или у себя в кабинете и ничего не писал, Абеляр становился у окна, выходившего во двор, и смотрел, как дочки играют в дурашливые детские игры, пока ноющее сердце не вынуждало его отвернуться.

Каждое утро, прежде чем приступить к занятиям, Жаклин писала на чистом листе бумаги: Tarde venientibus ossa.

Кто опоздает, тому кости.

Абеляр говорил о своих опасениях лишь с тремя людьми. Первой, естественно, была его жена Сокорро. Сокорро (необходимо отметить) яркостью личности не уступала мужу. Известная красавица с Востока (из Игуэя), передавшая дочерям свое очарование, Сокорро в молодости походила на загорелую Деху Торис, марсианскую принцессу из книжек Эдгара Берроуза[90](одна из главных причин, побудившая Абеляра увлечься девушкой, столь недотягивавшей до его положения в обществе), а заодно она была одной из лучших медсестер, с которыми он имел честь работать в Мексике и Доминиканской Республике, что, учитывая его высокую оценку мексиканских коллег, являлось в его устах особой похвалой (вторая причина его ухаживаний). Лошадиная работоспособность Сокорро и энциклопедические познания в области народных снадобий и традиционной медицины превращали ее в незаменимую помощницу. Однако, когда он поделился с ней своими трухильянскими тревогами, ее реакция была предсказуемой; эта сметливая, хорошо обученная, трудолюбивая женщина не моргнув глазом латала обрубок руки, оставшийся после удара мачете, и никакой пенистый фонтанчик, бивший из артерии, не мог ее смутить, но когда речь заходила о более абстрактных угрозах, она упрямо и настойчиво отказывалась видеть в этом проблему, хотя и одевала Жаклин в самые что ни на есть утягивающие одежды. Почему ты всем рассказываешь, будто я рехнулась? – спрашивала она.

Он говорил и со своей любовницей, сеньорой Лидией Абенадер, одной из трех женщин, отвергших его предложение руки и сердца, сделанное по окончании учебы в Мехико; ныне вдова и его любовница номер один, она была той, кого отец Абеляра более всего хотел заполучить в невестки, однако сын не сумел заключить сделку, и папаша до конца своих желчных дней изводил его кличкой «недо-мужик» (третья причина брака Абеляра с Сокорро).

Третий человек, с которым говорил Абеляр, – давний сосед и друг Маркус Эпплгейт Роман; Абеляр часто подвозил его на сборища к президенту, поскольку у Маркуса не было машины. Беседовать с ним Абеляр, в принципе, не собирался, это было скорее спонтанное излияние чувств под давлением изматывающего беспокойства; они мчались обратно в Ла-Вегу по шоссе, оставшемуся от североамериканских оккупантов, среди августовской ночи мимо черных-пречерных крестьянских полей Сибао; было так жарко, что друзья опустили окна, эскадрильи комаров забивались им в ноздри, и вдруг, ни с того ни с сего, Абеляр заговорил. Молодые женщины лишены возможности избежать растления в этой стране, жаловался он. И привел в пример девушку, которую Трухильо совсем недавно испортил; оба ее знали, она была выпускницей университета Флориды и дочерью их общего знакомого. Сперва Маркус не проронил ни слова; в темном салоне «паккарда» его лица, утопавшего в густой тени, было не разглядеть. Тревожное молчание. Маркус не был поклонником Шефа, в присутствии Абеляра он не раз обзывал его «скотиной» и «недоумком», но это не помешало Абеляру внезапно осознать, насколько неосмотрительно он разоткровенничался (такова была жизнь во времена тайной полиции). Абеляр не выдержал тишины: тебя это не волнует?