Неизвестность - Алексей Слаповский

Б а б у ш к а. Я не знаю… Дикость какая-то! Ты – соперница проститутки?

А н я. А она что, не женщина? И я не соперница, у нас совсем другие отношения.

Б а б у ш к а. Какие?

А н я. Никакие. Значит, это твоя главная история? А что в ней особенного?

Б а б у ш к а. Это предыстория. А история такая… Приехали немцы из ГДР… У тебя точно с этим Тагиром ничего серьезного?

А н я. Нет. Давай про немцев.

Б а б у ш к а. Приехали немцы. Уникальное дело, город закрытый, полно военной промышленности, никаких иностранцев. Но этих пустили, пять человек их было, молодые инженеры, по обмену опытом. Ну, социалистические немцы же, поэтому, наверно, и… И меня к ним приставили. Немецкий знаю как родной, в вопросах разбираюсь, так что… И был там такой Курт Элерт, добродушный такой, немного полноватый, негромкий… И я впервые после Владислава почувствовала интерес.

А н я. Сколько ему было?

Б а б у ш к а. Да ровесник, двадцать три тоже. И мы с ним нашли общий язык. Очень был вдумчивый. И печальный немного. У него отец в войну погиб.

А н я. Фашист?

Б а б у ш к а. Аня, он был немецкий солдат… Всеобщая мобилизация, фашист ты или нет, все равно в армию возьмут. Курт об этом не любил говорить, стеснялся… Ну, и довольно быстро он сделал мне предложение. И я согласилась. Такое тогда ощущение было, что… Что жизнь улыбается на каждом шагу. И мечта сбылась, с Гризодубовой познакомилась, и любовь у меня появилась, и все получается… Как в тумане ходила. То есть, наоборот, все казалось ясно и просто. Единственное, сказала: Курт, прости, но я с тобой в ГДР не поеду. А он говорит: давай так, поживем год тут, а потом год – там. И решим, где больше нравится. Стали мы узнавать, как все это оформить. Тут-то и началось. Я думала: ну, немец, да, но наш же немец, эфдэйотовец…

А н я. Эф-дэ… Что за слово?

Б а б у ш к а. Эф-дэ-йот, Фрайе Дойче Югенд, немецкий комсомол. Он там был на хорошем счету, активист… И ведь меня до этого вызывали уже в Первый отдел[54], беседовали, что нехорошо дружить с иностранцем, но я всерьез не приняла, наивная дурочка. А Курта – бац! – и в двадцать четыре часа убрали. А меня – на расправу в обком комсомола. Не в заводской, не в районный и даже не в городской, в обком сразу. На бюро, к самым главным людям. И на повестку дня вопрос – исключить из комсомола. Я рассердилась, говорю: за что? Где, в каком законе написано, что нельзя выходить замуж за человека из другой страны, тем более из социалистической? А они говорят: при чем тут закон, если ты комсомолка и должна руководствоваться идеей верности Родине. Я говорю: как это при чем тут закон? То есть вам все равно, что в наших советских законах написано? Ну, то есть, тоже решила их поддеть, очень уж разозлилась. Их аж взорвало всех. Кричали – ужас. Что я провокаторша, что уже где-то чего-то нахваталась… Одна там была особенно… Говорит: он бы тебя рано или поздно увез в другую страну, пусть она социалистическая, но там, между прочим, еще фашисты недобитые живы, и ты для нашей страны будешь потерянная, и дети твои, если будут, тоже будут потерянные. Они будут немцы!.. И вот это на меня подействовало. Стою, плачу… А потом сознание потеряла.

А н я. Упала в обморок?

Б а б у ш к а. Ну да. И пожалели, выговор только влепили в учетную карточку. Ведь если подумать, Аня, это же правда – что он мог бы меня увезти. И я бы уехала. Понимаешь теперь, почему я тебе это рассказываю? Вот давай представим, не дай Бог, что ты за этого своего, опять забыла…

А н я. Тагир.

Б а б у ш к а. Да. Захочешь за него замуж. Это же в другую культуру перейти. И даже религию. Не боишься?

А н я. Он не религиозный.

Б а б у ш к а. Все равно – другой мир!

А н я. Хорошо, поняла. До дедушки дойдем когда-нибудь?

Б а б у ш к а. Дойдем… Значит, он уехал – и с концами. Больше никогда не виделись. Я пробовала писать, ответа ни разу не получила. Может, письма не доходили.

А н я. А потом не пробовала найти? Когда стало можно?

Б а б у ш к а. Зачем? Наверняка у него уже какая-то своя жизнь, семья… Значит, он уехал, а я скоро поняла, что беременная.

А н я. Ого. Папой?

Б а б у ш к а. Аня, это начало пятьдесят третьего, а папа с какого?

А н я. Дай посчитать… С пятьдесят девятого. То есть у тебя аборт опять был?

Б а б у ш к а. Да. И неудачный, в больницу попала. Что было! Жутко рассказывать. Чистили… Не надо тебе этого…

А н я. Надо! Хочу знать историческую правду. Чистили – последствия аборта, что ли?

Б а б у ш к а. Да. Без анестезии, по живому. Я кричу, очень больно, а гинеколог злая такая… Почему-то женщины по отношению к женщинам как-то злее, не замечала?

А н я. Давно знаю. Мы конкурентки по полу. Ругалась?

Б а б у ш к а. Еще как! Говорит: будешь орать, перестану тебя скоблить, пусть у тебя все там сгниет, и ты сама сгниешь. А в следующий раз подумаешь, как на мужиков прыгать. В общем… Помереть ведь могла, без шуток. Но обошлось. Лежу, никто не навещает, будто я преступница. Выписалась еле живая, тут меня из комсомола и вышибли окончательно. За моральное разложение.

А н я. Они же сами тебя на это толкнули, разве нет?

Б а б у ш к а. Почему? Они не знали ничего. Нет, какую-то роль сыграло… Все неоднозначно, Аня… А потом перевели меня в транспортный цех на подсобные работы. Грузчицей.

А н я. После аборта?

Б а б у ш к а. А кого это интересовало? Исключение из комсомола – почти гражданская смерть, тебе, считай, ни в чем ходу нет. Портнягин Илья Васильевич, был такой у нас золотой человек, руководитель отдела, попробовал меня отбить. У меня же десяток рацпредложений, заявки на изобретения. Нет, не вернули. Но потом поставили за станок, а потом помаленьку до мастера доросла. Все-таки специалист, да не из последних, они это тоже понимали.

Молчание.

А н я. И встретила дедушку?

Б а б у ш к а. Не сегодня. Устала.

А н я. Ладно. Хочешь чего-нибудь? Чай с лимоном?

Б а б у ш к а. Да, это хорошо.

А н я. Сейчас сделаю.

ШЕСТАЯ ЗАПИСЬ

Виктор и Ирина

И р и н а. Витя, посмотри там.

В и к т о р. Смотрю. Не вижу.

И р и н а. Сейчас.

Шаги.

И р и н а. Вот.

Хлопает дверца какого-то шкафа.

В и к т о р. Надо же. Прямо на нее смотрел.