Золотой песок - Полина Дашкова

Он не ушел, хотя был совершенно некстати. Он довольно быстросообразил, что произошло. Конечно, не знал подоплеки, предыстории, но видел,как по лицу Ники текут слезы, слышал, как дико, непристойно, орет в комнате, задверью, ее мать.

– Не уйду, пока ты не перестанешь плакать. Скажи мне, чтоона выпила?

– Элениум. Около двадцати таблеток, – эхом отозвалась Ника.

– Не помрет, не бойся. Надо слабительное дать. Английскуюсоль.

– Ты-то откуда знаешь?

– У нас соседка из квартиры напротив такие штуки иногдавыкидывает. Моя бабушка ее дважды откачивала без всякой «Скорой», желудокпромывала. Я помогал.

Никита не узнавал себя. Он никогда не был навязчивымнахалом, не вламывался в чужие квартиры, в чужую жизнь. Но какое-то вовсе недетское чутье подсказывало ему, что если он уйдет сейчас, то потом она незахочет никогда его видеть. Он останется для нее чужим человеком, которыйслучайно оказался свидетелем тяжелой, стыдной сцены в ее семье и поспешилудалиться с брезгливым равнодушием. Ей неприятно будет его видеть. Все рухнет,не начавшись.

А если он не сдастся, останется, поможет по мере сил, хотябы успокоит ее, то дальше все у них пойдет легко и естественно. За один вечерон превратится для нее из чужого в своего. Ника поймет, что он сильный ибесстрашный, что на него можно положиться.

В дверь позвонили. Явилась бригада «Скорой». Двое в белыххалатах, пожилая докторша с чемоданчиком и молодой фельдшер, быстро, деловитопрошли в комнату. Ника кинулась за ними, но Никита удержал ее за руку.

– Не надо тебе туда.

Она хотела возмутиться, возразить, но не успела. Из комнатызвучала такая невозможная брань, что даже Никите сделалось не по себе.

– Пойдем на кухню. Тебе чаю надо выпить, – он обнял Нику заплечи, и она неожиданно прижалась щекой к его руке.

Он усадил ее на широкую кухонную лавку, налил воды в чайник,включил газ. Обгоревшая спичка упала в щель между плитой и кухонным столом. Оннаклонился, чтобы поднять, и вдруг заметил несколько белых таблеток. Шестьштук. На кухонном столе валялись две пустые картонки из-под элениума. Совсеммаленькие. В каждой могло уместиться не больше восьми таблеток.

– Сколько, говоришь, она выпила?

– Около двадцати.

– Десять. Всего десять. Это совсем ерунда, – он протянул ейна ладони таблетки и пустые пачки – считай. Как у тебя с арифметикой?

Ника слабо улыбнулась. А в комнате все кричали.

– Она у тебя кто? – спросил Никита, усаживаясь рядом налавку.

– Актриса. Много лет не снималась. И вот пообещали роль, –она рассказала про итальянского режиссера, но не успела договорить. Из комнатывышли врач, фельдшер и дядя Володя.

– Вы совершенно уверены, что не хотите отправить ее вбольницу? – хмуро спросила врач.

– Уверен. Вы ведь сказали, опасности для жизни нет.

– А я бы ее забрала на недельку. Вон, дети у вас, – онакивнула в сторону кухни, где сидели на лавке рядышком Ника и Никита. – Сколькоим? Четырнадцать-пятнадцать?

– Девочка наша. Ей пятнадцать, – ответил дядя Володя, – амальчик друг ее.

– Ну вот. Пятнадцать. Самый трудный возраст. Зачем ей этистрасти?

– Ну, может, такое не повторится больше? – неуверенноспросил дядя Володя. – Она поймет, что нельзя…

– Ничего она не поймет, – покачала головой врач, – знаете, яна таких дамочек нагляделась. Истерия плюс распущенность. Я бы таким назначаларозги. Хорошие березовые розги, вот что.

До этой минуты Ника сидела, низко опустив голову иприслушиваясь к разговору в прихожей. Когда прозвучало слово «розги», онавскочила словно ошпаренная и громко произнесла:

– Как вам не стыдно! Вы же врач. У моей мамы трагедия,страшный срыв, вы ведь ничего про нее не знаете!

Врач взглянула на Нику с жалостью и, ни слова не сказав,ушла вместе с фельдшером, тихо прикрыв за собой дверь. Дядя Володя сел закухонный стол и закурил.

– Как она? – тихо спросила Ника.

– Спит. Ей успокоительное вкололи, она уснула.

– Зачем успокоительное? Она же столько таблеток элениумапроглотила, – испугалась Ника.

– Ничего она не глотала. Таблетки оказались у нее в кармане.Десять штук. Куда остальные делись, не знаю. Но врач сказала, она вообще ничегоне глотала, кроме воды.

– Вот остальные, – Никита показал шесть таблеток, которыеуспел ссыпать в маленькую коньячную рюмку, – я их за плитой нашел.

– Выронила, – равнодушно произнес дядя Володя.

– Но вы же сами видели, вы сказали, все у вас на глазахпроизошло, – прошептала Ника.

– Я видел спектакль с элементом цирковой эксцентрики.Ловкость рук, и никакого мошенничества, – дядя Володя усмехнулся, загасилсигарету и протянул Никите руку, – давайте знакомиться, молодой человек.

Гнев и недоумение остыли, Григорий Петрович спокойно отменилвсе свои распоряжения, касавшиеся внезапного отлета Вероники Сергеевны. Ну чтоза бред, в самом деле? Перехватывать в аэропорту, задерживать, возвращать? Всвоем ли он уме?

Нет, ее, разумеется, встретили, к трапу была подана машина.Григорий Петрович знал, что Ника спокойно с комфортом доехала до их московскойквартиры Правда, ему доложили, что вместе с ней вышла из самолета какая-тостранная немытая оборванка, почти бомжиха. Григорий Петрович уже отдал всенеобходимые распоряжения, личность оборванки выясняется.

Но ведь эти придурки не могут ничего толком выяснить.Какая-то маленькая женщина в белом больничном халате заявилась к ней прямо вкабинет, накануне инаугурации, и охрана ее не задержала. Может, и правда бывшаяпациентка из Москвы? Ника ведь всегда говорит правду. Это ее главная слабость.А уж нюх на чужие слабости у Григория Петровича был развит с детства, как ухорошей борзой на дичь.

Потом Ника вместе с этой пациенткой удрала куда-то,предположим, просто погулять. Но если бы они вышли через ворота, то ни о какомтаинственном исчезновении не было бы речи. Однако обе исчезли. И опять охранане почесалась даже. Ну ладно, а «Запорожец»? Откуда он взялся? Куда пропал? Покакому праву повез его жену в аэропорт? По какому праву вообще кто-то влез сногами в личную жизнь Григория Петровича и топчется там, оставляет мерзкиегрязные следы?

Однако самое противное – это ловить ехидные взгляды всякойчеляди, когда он, губернатор, отдает распоряжения, касающиеся его жены, егоНики, такой честной, надежной. Она ведь единственный человек в мире, которомуон верит без оглядки. Кроме нее, нет никого.