В радости и в горе - Кэрол Мэттьюс

Холли схватила его руку, прежде чем он успел обтереть ее о джинсы.

— Проходи, — сказала она и потянула его в открытую дверь своей квартиры. — Добро пожаловать в мои апартаменты.

Апартаменты оказались загроможденной вещами мансардой с огромными окнами, из которых видны были яркие огни города. Мансарда была полна початых и брошенных материалов, которыми пользуются художники, они были разбросаны по всей комнате — карандаши, краски, огрызки мелков пастели. Большие пестрые полотна, выполненные в основных цветах[11], украшали пустые стены.

— Снимай пальто.

— Спасибо. — Мэт благодарно стащил пальто и накинул его на спинку потрепанного плетеного стула, стоявшего у двери. Но ему все же было жарко. Воротник рубашки раздражал шею, и она чесалась.

Он медленно повернулся вокруг себя, рассматривая смелую живопись. Показал на одну из картин:

— Твое?

Холли пожала плечами.

— А картины хорошие.

— Не настолько хорошие, чтобы я продолжала работать в том стиле, который выбрала.

— И поэтому ты занялась пиаром?

Она кивнула, медленным шагом направляясь на кухню.

— Пока это меня устраивает.

Холли открылась ему с новой стороны. Мэт любил беспорядок. Женщины, у которых в доме беспорядок, это женщины земные, сексуальные. Не то что его бывшая жена, с ее приверженностью к мешкам для мусора и чистящим порошкам. Он поклялся никогда больше не влюбляться в аккуратную женщину, и горячо надеялся на то, что Джози окажется неряхой.

В углу комнаты валялась груда брошенной одежды — острая смесь купленного в благотворительном магазине и высококлассных авторских вещей. На вершине этой горы лежали шортики из лайкры и кроссовки. В книжном шкафу стояли серьезные книги по эзотерике, которые, похоже, были куплены в букинистическом магазине или позаимствованы в библиотеке, куда уже не вернулись. Он вынул одну и провел пальцем по пыльному изношенному корешку; мысль о том, как мало он знал о Холли, царапнула его душу. Вокруг зеркала расположилось разномастное и кривое собрание фотографий, на которых Холли была снята вместе с друзьями и родственниками, а также и с целым рядом известных и не таких известных поп-звезд, в том числе и с «Крутоголовыми».

Мэт проследовал за Холли в кухню.

В этом помещении также наличествовали признаки обитания Холли, но здесь хаос имел некоторые следы организации. Размещение кухонной утвари и сковородок наводило на смутную мысль о порядке. Здесь покоились бутылка высококачественного бальзамического уксуса и жестянка с мясистыми маслинами, а различные поваренные книги носили следы постоянного перелистывания, что со всей определенностью свидетельствовало о том, что при желании Холли может приготовить вполне сносный обед. В виде некоторой компенсации, однако, на столе рядом с тостером высился многодневный холмик крошек, а в мойке — гора немытой посуды.

Холли открыла холодильник и, выхватив оттуда бутылку текилы, помахала ею у Мэта перед носом:

— Большую или маленькую?

— Продолжу так же, как и начал, — сказал Мэт. — Большую.

Ничего не случится, если программа детоксикации организма из двенадцати шагов начнется с понедельника.

Холли налила в стакан смертельную дозу спиртного и дала его Мэту. Она подняла свой собственный стакан и ударила им о стакан Мэта:

— За встречу!

Мэт покатал языком жидкость во рту, наслаждаясь ощущением сильного жжения.

— Ты, кажется, очень удивлен?

— Это не совсем то, чего я ожидал. — Мэт откинулся назад, прислонившись спиной к буфету, и закинул ногу на ногу. — В тебе есть нечто, что видишь не сразу, Холли Бринкмен.

— За это стоит выпить. — Она выдержала пристальный взгляд Мэта и залпом выпила свою текилу. — Может быть, если в этот раз ты останешься, то обнаружишь что-то еще.

— Так я и собираюсь поступить.

— Давай устроимся поудобнее, — предложила Холли и потянула его на огромный потертый диван с кремовой обивкой, бывший главным предметом в этой комнате, заставив сесть рядом с собой. Диван этот украшали причудливые пятна красок, которые соскребались явно неумелыми руками.

Мэт откинулся на диванную подушку. Ноги у него болели, и он понял, что это такое — «шишки» на ногах, хотя тетю Долли они не останавливали, когда та носилась по залу, как обезумевшая нимфа.

Холли, как показалось Мэту, нарочито соблазнительно перегнулась назад и щелкнула выключателем проигрывателя компакт-дисков. По комнате поплыли мягкие звуки психоделического джаза. Ударив поочередно ногой о ногу, она эффектно скинула туфли и подогнула ноги под себя, откинувшись на спинку дивана, и, запустив пальцы в свою густую гриву из светлых кудрей, закинула руку за голову.

— Итак, теперь, когда ты полностью в моей власти, расскажи-ка мне историю своей жизни. Или, может быть, лучше мне рассказать свою?

Мэт втянул в себя остатки текилы и сидел, внимательно изучая дно стакана.

— История моей жизни дает безграничный простор для полета воображения — неудачи на работе, невезение в любви, мечта о жизни на Багамах, где можно написать бестселлер, которая никогда так и не будет претворена в жизнь. А что у тебя?

Холли скривила рот:

— То же самое, абсолютно то же. Работаю с утра до ночи, чтобы оплатить жилье, серьезные отношения не для меня — слишком сдвинутая, понятия не имею, что такое настоящая любовь, а надежда достичь высот в артистической жизни Манхэттена и стать их самой яркой звездой, вероятно, никогда не осуществится.

— А ведь предпосылки для этого есть.

Она резко отбросила волосы:

— Вы, англичане, всегда так прямолинейны!

Они оба выпили; про себя Мэт отметил, что его стакан опорожняется слишком быстро. То же было и с Холли — она опять подлила себе. Она придвинулась к нему, и ее рот оказался в нескольких миллиметрах от его рта.

— Ну вот, теперь мы знаем друг о друге все, что нужно знать.

— Вероятно.

— А, говорят, слова ничего не стоят.

— Нам они не стоили ни пенни.

Она придвинулась еще сантиметра на два ближе к нему, положила руку ему на бедро и взглянула на него из-под ресниц. Что за ерунда такая, почему он растрачивает жизнь на погоню за женщиной, убегающей быстрее, чем он может ее догнать, когда все, что ему надо, это откинуться на спинку дивана и отдаться потоку ощущений? А следует отметить, что поток ощущений у Холли несся с огромной быстротой. Ее пальцы карабкались вверх по его рубашке, играя с тканью, проникая под нее, дразня кожу. Он слышал, как стучит ее сердце, а у него самого грудь мелко дрожала, как будто по ней бежали тысячи крохотных муравьев. Милых мурашек. Она нашла его рот своим; мягким и теплым, на вкус напоминавшим киви. Языком она провела по его верхней губе, и он задохнулся, а ведь столько времени прошло с тех пор, как у него в последний раз перехватывало дыхание. Если, конечно, не считать того раза, когда он на прошлой неделе бежал за автобусом по набережной. И когда взбирался на статую Свободы.