Любовный секрет Елисаветы. Неотразимая Императрица - Елена Раскина

– Это мое имя и мой род, ваше императорское величество, – ответила та и, не дождавшись разрешения государыни, устало опустилась на единственный в комнате стул.

Пока рядом был Жак, Лиза держалась. Она как будто не замечала душной каюты адмиральского корабля, где они с Жаком проводили томительные дни пути, отвратительной качки, похожего на стон шума воды за бортом, коротких прогулок по палубе, во время которых арестанты едва успевали глотнуть воздуха перед тем, как вернуться в духоту и зной, пота, стекающего по горячей спине и пропитывающего испачканное платье, и невозможности привести себя в порядок. Даже на минуту она не задумывалась о случившейся катастрофе. Она замечала лишь глаза Жака – внимательные, любящие, терпеливые, губы Жака, стиравшие ее слезы и боль, его колени, в которые можно было уткнуться, пальцы, перебирающие ее волосы, и тот заряд спокойствия, терпения, уверенной и мудрой нежности, который исходил от ее секретаря и любовника.

Лиза впервые видела в Жаке не зеркало, бесстрастно отражающее каждый ее каприз, не спутника, готового на все, лишь бы оставаться рядом, не надоевшего друга сердца, которому она уже месяц предпочитала атлетически сложенного красавца Орлова, а единственного в мире человека, способного принять на себя ее страдание и боль. Впервые она задумалась о том, что Жак мог бы иметь другую судьбу, вступить на дипломатическое или военное поприще или просто быть самим собой – состоятельным дворянином, способным оплатить прихоти и разориться на удовольствиях. Но Жак лишь следовал за ней в ее бесконечных скитаниях по Европе и, казалось, находил странное удовольствие в той бестолковой и опасной жизни, которую Лиза делила на двоих, словно взятый в дорогу хлеб.

Но когда к Лизе пришло это знание, уже поздно было что-либо изменить. Оставалось только исступленно любить друг друга все эти страшные ночи пути, сжимать зубы, чтобы никто не помешал их хрупкому счастью и не расслышал стонов, вздохов и радостного предутреннего шепота, а потом, во время короткой прогулки по палубе, прятать от матросов лихорадочно блестевшие глаза, в которых без особого труда можно было прочитать попытку спрятаться от катастрофы в сладком убежище любви.

К счастью, на время пути граф Орлов оставил своих пленников в покое. Теперь они были для него всего лишь грузом, который нужно было доставить по назначению, по мере сил наблюдая за тем, чтобы груз не испортился в дороге.

В Петербурге их хрупкому счастью пришел конец. Едва княжна с секретарем сошли с адмиральского фрегата, как дожидавшиеся на пристани люди втолкнули их в разные кареты, и напрасно д’Акевиль что-то кричал Лизе, пытаясь отбиться от крепких молодцов из Тайной канцелярии, одетых в зеленые солдатские мундиры.

Потом она увидела Петропавловскую крепость, уже однажды виденную в детстве, когда генерал Шубин привозил ее на свидание с матерью – тонкий золотой шпиль, растворенный в утреннем тумане, мрачную линию стен и серые воды Невы, подступавшие к этим стенам вплотную. Лиза еще не успела понять, что на долгое время станет узницей этой крепости, как ее вытолкнули из кареты, повели по длинному, зябкому коридору, потом открыли какую-то дверь и впустили в комнату, где не было ничего, кроме стола с креслом для следователя и убогой деревянной табуретки, вероятно, предназначенной для арестантки.

У окна стояла полная женщина в светло-сиреневом платье. Незнакомка обернулась, и княжна сразу узнала слегка выпяченный подбородок Екатерины, ее тонкие губы и пронзительный взгляд, знакомые по портретам императрицы. Екатерина не предложила измученной арестантке сесть, а сразу бросила ей в лицо обвинения, из которых следовало одно – отныне всероссийская княжна Елизавета будет даже не графиней Шубиной или госпожой д’Акевиль, а ничтожной самозванкой, посягнувшей на чужое имя и род.

– Ваше прошлое мне известно, – говорила Екатерина. – Вы – авантюристка без роду и племени, сначала пытались поднять смуту в Польше. Потом оказались в Венеции, где принимали папских легатов. В Риме вы по-прежнему пытались добиться поддержки католической церкви. Потом вы были в Рагузе, где продолжали плести интриги. В Ливорно вас арестовал и доставил в Россию граф Орлов.

– Граф Орлов соблазнил меня, – устало, безучастно ответила Лиза. – Посулил поддержку и помощь, сказал, что влюблен. Я поверила ему и ступила на борт адмиральского фрегата… Дальнейшее вам известно.

– Вы посягали на мой трон! Вы – ничтожная побродяжка – претендовали на имя Романовых. – Подбородок Екатерины затрясся от негодования.

Арестантка засмеялась – и этот смех был страшнее самых отчаянных рыданий. По телу Екатерины прошла дрожь.

– Имя Романовых… – говорила Лиза, перемежая эти слова взрывами истерического хохота. – Да какое имеете к нему отношение вы – Ангальт-Цербстская принцесса?! Я – дочь императрицы Елизаветы и графа Алексея Разумовского, ее тайного мужа. Я – внучка Петра Великого! Тому есть немало свидетелей и свидетельств. Еще живы люди, которые могут подтвердить мое происхождение.

– Кто же эти люди? – спросила Екатерина. Арестантка все больше раздражала ее. – Выживший из ума старик д’Акевиль? Или его сынок, ваш секретарь? С отцом мы ничего не сможем сделать, он – подданный французского короля, а вот сын в наших руках и пойдет под кнут, а потом и в Сибирь, в острог. Есть еще граф Кирилл Григорьевич Разумовский, но он отречется от вас.

Арестантка перестала смеяться и с ужасом взглянула на императрицу.

– Жак? Под кнут? В острог? – ахнула она. – Нет, только не это! Пощадите его, государыня! Он же ни в чем не виноват…

– Пощадить? – переспросила Екатерина. – Тогда признайте, что вы – авантюристка, всклепавшая на себя чужое имя и род. Письменно, в присутствии свидетелей. Монаршее милосердие коснется и вас – вместо крепости я отправлю вас в монастырь. Вы избалованы, привыкли к роскоши и крепости не выдержите. А в монастыре, даст Бог, проживете долго.

Лиза закрыла лицо руками – перед ней промелькнула картина из прошлой счастливой жизни. Она сидела в библиотеке поместья д’Аквилей, рассеянно перелистывая какую-то русскую книгу, принадлежавшую Анастасии Яковлевне, как вдруг оттуда выпало письмо, начинавшееся странными, удивившими Лизу словами…

«Ангел мой Настя! Знаю, что брат твой с воспитанницей уже у вас обретаются. Лизу я каждую ночь вижу во сне и тревожусь о ней несказанно. Не оставьте мою дочь своими попечениями, а я, чем смогу, разочтусь. Престол русский ей передам, а не племяннику Петрушке, да и вас монаршим вниманием не оставлю. Друг мой нелицемерный, Алеша Разумовский, вам кланяется.

С сим и остаюсь,

Друг твой Елисавета».

– Хорошо, ваше величество, – тихо сказала княжна. – Я подпишу все, что скажете. Только отпустите Жака.

– Я рада, что вы образумились. – Екатерина шагнула по направлению к двери. – За вами придут.

Лизу отвели в сырую и темную камеру, где она провела сутки, пока за арестанткой не пришли от матушки-императрицы. В присутствии нескольких неизвестных ей лиц княжна отреклась от прав на русский престол и признала себя самозванкой. После этого ее отвезли в Москву, в старинный Ивановский монастырь.