Подкидыш для Лютого - Гала Григ

Антон, подхватив Машу, нежно, но крепко прижал девушку к себе. Первый порыв — упереться ладошками в его грудь, оттолкнуть. Но где взять силы, чтобы преодолеть томление, вдруг расплескавшееся по всему телу? Как противостоять желанию застыть, прильнув к нему?

А его терпкие губы уже касаются мочки уха. Уже щекочут кожу шеи. И, наконец, оказавшись у трепетных губ, нежно, но настойчиво припадают к ним.

И все.

Обмякшая и податливая, она вся в его власти. Его объятия обжигают, волнуют кровь, отзываются мурашками, разбегающимися от шеи до кончиков пальцев ног. Эти приятные покалывания, разливаясь по всем клеточкам, заставляют забыть обо всем.

Ее руки обвивают его шею. Они ворошат короткий ежик его волос. Этот жест доводит до исступления долго сдерживаемые эмоции Лютаева.

Жаркий шепот, неразборчивые слова. И поцелуи, покрывающие лицо, шею, руки. Поцелуи, волнами расплескивающие вожделение. Его не унять, оно сводит с ума, затмевает рассудок. Оно говорит выразительнее любых слов о чувствах, переполняющих истосковавшиеся по любви сердца.

Антон, не в силах оторваться от любимой, ласково заглядывает в ее широко распахнутые глаза:

— Машенька, солнышко мое, я люблю тебя. Милая моя, ненаглядная… Выходи за меня замуж… — выпалил вдруг. И даже сам поразился такой стремительности.

— Антон… о чем ты… так не бывает… — шепот испуганный. — Не шутите так…

— Я не шучу, моя хорошая. Я люблю тебя. День и ночь думаю о тебе. Поверь мне.

— Но ведь Вы ничего не знаете обо мне. И я о себе ничего не помню. Как же так? А вдруг я чья-то жена?

— Это не имеет значения. Если бы у тебя был муж, он бы искал тебя. Но даже не это главное. Маша, ты нужна мне. Очень нужна. Я не представляю жизни без тебя.

— Но ведь…

Он не дает ей договорить, поцелуями предупреждая попытку возразить:

— Не говори мне «нет»! Я не переживу. Обещай подумать. Обещаешь? — Антон пытается угадать ответ в ее глазах. Но Маша стыдливо опускает ресницы. Темнота ночи скрывает ее пунцовые щеки.

— Я не могу… вот так сразу. А Вы… Вы завтра и не вспомните о своих словах.

— Я просил тебя. Разве можно после того, что произошло, оставаться чужими. Машенька, милая. Я ведь в своем уме, почему же я должен забыть?

— Просто Вы взволнованны сегодня. А завтра пожалеете о сказанном.

— Еще одно «Вы», и я обижусь.

— Хорошо. Только давайте отложим разговор на завтра.

— Ты обиделась на меня, Машенька?

— Нет… Но я хочу домой. Что-то голова разболелась.

— Да, конечно. Я провожу. Прости, если я напугал тебя своей настойчивостью.

Лютаев вдруг сник. И весь путь до дома Марии Ивановны молчал, мысленно ругая себя трехэтажными забористыми конструкциями.

Мария Ивановна внимательно всматривалась в их лица:

— А что это вы такие грустные оба? Какая кошка между вами пробежала?

— Ну что Вы, Марьвановна, Вам показалось. Просто засиделись в ресторане. Устали. Да, Маша?

— Да. Устали.

— Ой, что-то вы мудрите. Ну да ладно, дело ваше.

Антон, хмуро попрощавшись, поехал домой.

— Вот голова два уха, — не унимался он, анализируя свое глупое поведение. — Так хорошо все начиналось. И Маша такая нежная в моих объятиях. И ведь показалось мне, что она ответила мне взаимностью… Так нет же, надо было мне все испортить своим дурацким предложением.

И ведь она права. Дернул меня нечистый. Куда тороплюсь? Любая бы испугалась — вот так, с бухты-барахты. Радовался бы, что не оттолкнула. И ведь на поцелуи отвечала… Люблю ее… Все сделаю, чтобы добиться от нее взаимности…

…Но Аннушка? Как Маша отнесется к девочке? Сама-то она милая, хорошая. Но женщин понять невозможно. Раиса-то вон как в штыки Анечку воспринимала. Только благодаря Марьвановне переменилась.

Зря я так сразу с рукой и сердцем. Поговорить надо было. Обсудить все. Может, она потому и слышать о замужестве не хочет из-за того, что у меня дочка. Кому нужен чужой ребенок, если родная мать бросила.

Бедная моя девочка. Я впущу в свою жизнь только ту женщину, которая сможет полюбить тебя. А иначе мне никто не нужен…

Вот и получается, что Маша права. Я еще домой не доехал, а уже передумал. Какой же я подлец! Баран тупоголовый! Нет бы сначала все взвесить, а потом уж предложениями разбрасываться. Сволочь я последняя.

Что же теперь делать? Как с Машей объясняться?

Заглушив мотор, Лютаев еще долго сидел в джипе, погрузившись в решение неразрешимых вопросов.

Откровенничать с Марией Ивановной не хотелось, поэтому Маша после ухода Антона прошла в свою комнату. Следы поцелуев, казалось, еще не исчезли с лица и губ. Старательно скрывая их от посторонних глаз, она хотела продлить ощущение мгновений страсти.

Опустившись в кресло, она прижала ладони ко все еще пылающим щекам.

— Неужели это было не во сне? Неужели он может полюбить меня? Нет, это вряд ли. Просто мимолетное влечение. Внезапный порыв. И не более. Но как приятны были его объятия. Как горячи поцелуи…

И это предложение? Зачем он так. Взял и все испортил. Думаю, он сделал его необдуманно. А теперь будет мучиться. Мне тоже будет неловко в его присутствии.

Жаль, что так получилось.

Маша не заметила, как погрузилась в сон. Удивительный, завораживающий, пугающий.

Словно сквозь пелену тумана она всматривалась в незнакомого мужчину. Он был совсем рядом, но между ними пролегла прозрачная и едва ощутимая ткань, тончайшая, словно паутинка. Казалось ее легко отвести в сторону. Но прикосновение к ней убеждало в обратном. Она была холодной и прочной. Что-то достаточно легкое, но непреодолимое.

Незнакомец прижимал ладони к этой завесе, стараясь отодвинуть ее и дотронуться до Маши. А она старалась разглядеть его лицо: казалось, такое знакомое, но чужое.

Мужчина был достаточно красив. Его темно-русые волосы были коротко острижены и в сочетании с серыми глазами создавали образ далеко не брутальный. Скорее даже несколько смазливый. Ямочка на бороде свидетельствовала о доброте характера. Но что-то во всем облике, завораживая, одновременно настораживало.

Хотелось разгадать, чего же больше в незнакомце — доброго нрава или хорошо скрытой жесткости. На какое-то мгновение они встретились взглядами, и Маша отшатнулась. Ее поразил холод серых глаз, наполненных стальным блеском.

Стало страшно. Воздух наполнился запахом горькой полыни. Она даже почувствовала горечь во рту. И казалось, будто этот горчащий воздух исходил отовсюду. Он поднимался с пола, впитывался в стены, полз к потолку, разлетаясь при этом миллиардами горчайших молекул и проникая в душу.