Лето Гелликонии - Брайан У. Олдисс

– Я хочу говорить с тобой о любви, чем бы она, любовь, ни была. Ты выслушаешь меня и дашь совет, да, отец? Говорят, любви покорны все. И находящиеся на самом верху, и несчастные из низов. Я люблю нашего Всемогущего Акханабу и каждый день совершаю ему службу; я его наместник на земле. Превыше всех живых женщин в мире я люблю мою МирдемИнггалу. Ты знаешь, я убью любого, кто взглянет на нее неподобающе.

Король замолчал. Наступила пауза, во время которой его отец собирался с мыслями.

– Ты хороший фехтовальщик, как я слышал, - наконец прошелестел старик.

– «Любовь подобна Смерти», так, кажется, говорят поэты? Я люблю Акханабу и люблю Кун. Но где-то под покровом этой святой любви - в последнее время я чувствую это особенно явственно - кроется напряженный сосуд ненависти. Разве это нормально, отец, скажи? Чем я прогневал Акханабу, что он так запятнал мои чувства? Или это дьявольский соблазн? Неужели все люди порой испытывают это?

Старик промолчал.

– Помнишь, когда я был ребенком, ты часто бил меня? Как ты меня бил! Наказывая, ты запирал меня в пустой комнате. Однажды ты запер меня в этом самом подвале, помнишь? Но я все равно продолжал любить тебя, любить беззаветно, не задавая себе никаких вопросов. Невинной роковой любовью мальчика к своему отцу. Но возможно ли любить кого-то без этой едкой струйки яда ненависти, сочащегося под спудом?

Прислушиваясь к словам сына, старик ерзал на стуле, словно не находя себе места из-за неизлечимой чесотки.

– Все повторяется, - наконец прошептал он. - Ничему нет конца… Не стоит надеяться, что новое поколение заживет по другим законам, будет страдать и радоваться по-другому. Твои муки порождены не ненавистью, а чувством вины. Вот что тебя изводит, Ян, - вина. Это чувство не ново, оно знакомо и мне, да и другим людям на земле. Это унижение, наследственное отчаяние и жалость впитаны нами с молоком матерей, за них Акханаба покарал нас вечными муками жары и холода. Насколько я успел заметить, женщины тут оказываются в лучшем положении, чем мужчины, - они менее чувствительны и страдают меньше. Мужчины правят женщинами, но кто правит мужчинами? Ненависть, о которой ты говоришь, вовсе не так плоха. Мне всегда нравилась ненависть, она развлекала меня и не давала скучать. Холодными ночами с ненавистью не так зябко.

– Послушай, отец, когда я был мальчиком, подростком, я ненавидел почти весь мир и каждого в нем живущего. Я ненавидел тебя за то, что ты не держал свое слово. Но вина - иное дело, чувство вины унизительно. Ненависть не дает падать духом, заставляет забыть вину.

– А любовь?

Старик вздохнул - его дыхание со старческим неприятным душком разложения вырвалось во влажный воздух. Снаружи уже наступила ночь; стало так темно, что сын свергнутого монарха уже не различал черт отцовского лица, только его абрис с темными провалами глаз и рта.

– Я знаю, что такое любовь собаки к хозяину. Когда-то давно у меня была псарня, отличные собачки, может быть, лучшие в наших краях, с бело-коричневыми мордами, с глазами как у мади. Мой самый любимый пес всегда был около меня и спал на моей постели. Этого пса я очень любил. Как же была его кличка? Забыл…

ЯндолАнганол поднялся на ноги.

– И эта любовь - единственная, какую ты познал в жизни? Любовь к какой-то паршивой гончей?

– Может, и так, потому что я не помню, приходилось ли мне любить кого-то еще… Ну да ладно… так в чем проблема: ты собрался развестись с МирдемИнггалой и пришел ко мне искать, чем заглушить голос изводящей тебя совести? Решил, что я сумею сказать тебе нечто такое, что убедит тебя в твоей правоте? Ждешь волшебного слова?

– Я этого не говорил.

– Тогда зачем ты здесь? Прости, но я уже забыл. Какой сейчас год, скажи пожалуйста? Мне, старику, это простительно, но, похоже, ты тоже об этом забыл. Ты вполне можешь объявить, что королева МирдемИнггала и ее брат, ЯфералОборал, замыслив убийство сиборнальского посла, не сумели претворить свой план в жизнь и брат королевы погиб. Заговор. Во все времена это было наилучшей причиной для чего угодно. Избавившись от королевы, ты угодишь и Сиборналу, и Панновалу, и Олдорандо.

Король ЯндолАнганол стиснул руками голову.

– Отец, откуда ты узнал о смерти ЯфералОборала? Ведь его тело доставили во дворец всего час назад.

– Видишь ли, сынок, то, что я по своей немощи и ревматизму малоподвижен, еще ничего не значит - новости приходят ко мне сами. Теперь у меня гораздо больше времени… Есть и другие возможности…

– О чем ты говоришь?

– Однажды ночью королева может исчезнуть. Очень просто, под покровом темноты. Исчезнуть навсегда, чтобы никогда больше не появиться вновь. Теперь, когда ее брата не стало, нет никого, кто стал бы поднимать по этому поводу шум. Ее старик-отец еще жив?

– Нет. Не знаю. По крайней мере, я его не убивал. То, о чем ты говоришь, отец, не приемлемо ни под каким видом. У меня это не укладывается в голове.

– Ничего, ты справишься, стоит только начать.

Старик начал задыхаться, то ли от астмы, то ли от смеха. Вскоре приступ прошел.

– Но согласись, мой план с заговором хорош, да?

Король подошел к окошку и остановился под ним, задрав голову. По каменному потолку темницы бродили призрачные волны света. Снаружи, за стеной тюрьмы отца короля Орла, находилась купальня королевы королев. Тревоги и печали накапливались в нем, поднимаясь, как вода в половодье. Его старик, такой немощный и слабый, по-прежнему был коварен, хитер и вероломен.

– Хорош ли? Я схожу с ума от угрызений совести - и, используя обстоятельства, удобный случай, выхожу сухим из воды, так, что ли? Теперь мне ясно, в кого я пошел.

Король грохнул кулаком в дверь, требуя, чтобы его выпустили.

После подвального мрака вечерний мир показался ему неожиданно прозрачным и наполненным светом. Толкнув боковую дверь, король Орел вышел к бассейну-купальне и спустился по ступенькам к воде. Когда-то здесь была причалена к берегу лодка; он помнил, как маленьким мальчиком играл тут; теперь эта лодка сгнила, развалилась и затонула.

Небо в заплатах серых облаков было цвета лежалого сыра. На противоположной стороне купальни, подобно скале, черным силуэтом высились покои королевы; их изящные очертания вырисовывались зубчатой линией на фоне темнеющего неба. В одном из окон горел тусклый свет. Может быть, там, за окном, его жена готовилась ко сну. Он еще мог прийти к ней и вымолить прощение. Еще мог забыться в ее красоте.

Но вместо того он, сам не понимая, что на него нашло, бросился в тихую воду бассейна.

Руки он держал перед собой, словно человек, падающий с крыши высокого здания. Воздух медленными пузырями выходил из его одежды. Он погружался, и вода вокруг него стремительно темнела.

– Не подниматься бы никогда, - сказал он себе.

В глубине вода была темной и холодной. Ужас пришел к нему, и он приветствовал его как старого друга, пытаясь ухватить руками тину на дне. Из его носа вырвались пузырьки воздуха.