Тело - Алексей Шолохов

– Прудников, я не поняла, ты игнорируешь меня?

Слава, казалось, уже был готов к чему угодно в этом проклятом тоннеле, но Галина Ивановна – это слишком. Он и в школе-то ее боялся, а здесь тем более.

– Прудников, к доске! – приказала она.

Вячеслав медленно повернулся. Дневной свет заливал кабинет. Солнечный зайчик пробежался по стене, задержался на портрете Пушкина, перепрыгнул Достоевского, на Толстом он исчез, будто спрятался в бороде. Надо признаться, точно такие же мысли ему пришли в голову и тогда, двенадцать лет назад. Но сегодня судьба «зайчика» в волосяных покровах нарисованного Льва Николаевича мало беспокоила Прудникова. Он почему-то решил, что Галина Ивановна непременно хочет его убить. Не спросить о безличных глаголах или о повелительном наклонении, а убить. Возможно, все закончится, как в тот день. Учительница просто наклонит его ниже плинтуса.

– Ну, блесни своей ржавчиной, – с хищной улыбкой проговорила свою излюбленную фразу Галина Ивановна.

Он не был готов. Ни к тому, что происходило именно сейчас, ни к уроку тогда, в тот нехороший день. Тот случай был из ряда вон выходящий. Он просто стал жертвой для хищной фурии. Получив двойку за невыполненный урок в понедельник, Слава пришел во вторник неподготовленным с надеждой, что его не спросят. Спросили. Среда. Та же самая надежда. К черту все надежды! Он шел к доске «блеснуть своей ржавчиной». Медленно, едва переставляя ноги, Прудников шел за очередной двойкой. Он чувствовал на себе взгляды двух десятков человек. А самый мерзкий и практически невыносимый буравил его из-за учительского стола. Ненавистный взгляд, умноженный толстенными линзами очков.

– Ну, мы все ждем, – поторопила учительница.

Славик подошел к доске и медленно повернулся к классу. Поправил каску и наконец-то увидел, кто сидел за партами. На него смотрели мертвецы. Трупы с безумными глазами и гнилой плотью.

– Расскажи нам, дитя порока, что ты знаешь о…

Она задумалась. Это плохой знак. Это значило, что он не случайная жертва. Она намеренно добивает его каждый день.

– Расскажи-ка о том, как ты влюбился в первом классе в обдолбленную семнадцатилетнюю наркоманку.

Прудников, разинув рот, уставился на учителя. Даже появление мертвецов вместо учеников его не так поразило, как слова Галины Ивановны.

– Ну, ошибка молодости твоих никчемных родителей, поведай нам о своих сексуальных пристрастиях.

Славик нащупал в кармане перочинный ножик. Если понадобится, то он и штопором сможет выцарапать ее язык. Упоминание о его первой любви и оскорбления могли сойти за обычное явление. То есть он терпел это и готов был терпеть и впредь. Но эта тварь тронула его родителей. И теперь еще слово… еще только слово, и он вырвет ее поганый язык.

– Ты не готов к уроку? – она издевалась. – Ты, как всегда, не готов к уроку. Ты знаешь, я задаю себе вопрос. Не хочешь узнать какой?

Он не хотел, но почему-то спросил:

– Какой?

– Почему твой ублюдок отец просто не по-дрочил в сортире, а твоя шлюха мать не сделала аборт? Почему? Вследствие их разгильдяйства получилось какое-то недоразумение, по ошибке названное человеком.

– Заткнись, сука!

Вячеслав достал свой перочинный ножик и пошел на учительницу.

* * *

Женя снова остановился. За последние минут десять он останавливался раз пять. Хотя о времени в этом подземелье он мог судить только приблизительно. Его мало волновало само время, Женю беспокоило то, что он может вдруг оказаться в темноте. Фонарь стал совсем тусклым, а он настолько устал, что останавливался все чаще. Еще чуть-чуть, и он упадет у вагонетки. И тогда фонарь потухнет, аккумулятор не будет ждать, пока Соловьев отдышится и соберется с силами. Женя, конечно, мог и в темноте толкать тележку по рельсам. Тем более что они наверняка идут до самого подъемника. Но он почему-то опасался, что в тоннеле мог образоваться провал. Вот его-то в темноте он и не заметит. Вагонетка просто нырнет туда под собственным весом.

Евгений толкнул тележку. Теперь это давалось с таким трудом, будто он толкает перед собой товарный состав. Только теперь он понял, что ему становится безразличным груз, который в этом составе. Он чертовски устал. Женя очень хотел разбогатеть, но никак не ценой собственной жизни. Быстро и без особых усилий – вот это для него. То, что происходит сейчас, его никак не устраивало. Он затухал, как и фонарик на каске. Его аккумуляторы тоже вырабатывали последний ресурс. Это обогащение стало для Женьки костью в горле. Но он все-таки надеялся, что выдержит все это, а потом приедет сюда на своем «Хаммере» и плюнет на могилы долбаных экстремалов. На могилы? Она у них будет одна. Шахта станет им братской могилой.

Соловей поднял мутный взгляд. Он со своим богатством приближался к проходу между тоннелями. Рельсы ограничивали его в этом гребаном пространстве. Было бы золото в сумке (тяжело, но транспортабельно), он бы свернул туда. Он бы свернул куда захотел. А так… Теперь у него складывалось такое впечатление, что эта вагонетка, набитая до отказа золотом, куда-то тащит его. Женя действительно уже шел неохотно.

Звук, долетевший до него из прохода, заставил остановиться. Он достал нож и принялся ждать. Шаги бегущего человека приближались. Женя понял, что здесь его ничто не сможет удивить. Кто бы ни выбежал из прохода, он скорее будет ему рад. Хоть Сухоруков, собравшийся из того же дерьма, на которое рассыпался. Кто бы это ни был, Евгений поделится с ним, потому что одному ему не выбраться с этим дерьмом в тележке. Ноша оказалась не по силам. Теперь, вымученный и уставший, он готов был отдать половину своего добра.

«А если их там несколько? Ты уверен, что они захотят оставить что-нибудь тебе?»

Хороший вопрос. Он крепче сжал нож. Ему почему-то вспомнился не то мультфильм, не то услышанный где-то стишок. Мы делили апельсин, много нас, а он один… Кажется, «Апельсин» называется. Эта долька для стрижа. А для волка кожура.

– Он сердит на нас – беда, – вслух проговорил Женя. – Разбегайтесь кто куда!

Из прохода выбежал Михаил. Он сжимал в руке нож.

* * *

Славик понял, что стоит в темноте. Присутствие кого-либо он не чувствовал. Он чувствовал только обиду и неугасшую ярость. Тогда история закончилась куда как хуже. После издевок учительницы Слава расплакался, как девочка, и выбежал из класса. Неделю, наверное, он не ходил в школу. Из дома выходил, как положено, а перед школой сворачивал к заброшенной водокачке, набирал груши-дички и шел к карьеру. Бродил там весь день, а потом будто ни в чем не бывало шел домой. Его прятки закончились неожиданно. В субботу к нему пришли Миша, Боря и Соня и сказали, что Медведица (так они называли между собой Галину Ивановну) заболела и, наверное, в школу уже не вернется. В понедельник, подойдя с друзьями к крыльцу школы, он вдруг понял, что не Медведицы боится, а одноклассников, которые будут издеваться и обзывать плаксой. Но никто и слова не сказал. Медведица действительно больше не вышла на работу. Сегодня он увидел ее впервые после того случая.