Записки еврея - Григорий Исаакович Богров

стуломъ въ рукѣ, любезно приглашая ее сѣсть. Сара, не поблагодаривъ вѣжливаго кавалера, какъ-то безсознательно и крайне неловко опустилась на стулъ. Мать недружелюбно посмотрѣла на моднаго любезника.

Сара была необыкновенно мила въ своемъ розовомъ ситцевомъ платьицѣ. Заалѣвшись до кончика хорошенькихъ ушей и опустивъ свои густыя, длинныя, черныя рѣсницы, она въ замѣшательствѣ мяла передникъ, не зная, куда дѣвать руки.

На блондина она, повидимому, сдѣлала очень пріятное впечатлѣніе, потому что тотъ схватилъ стулъ и ловко примостился къ ней.

— О, какая же у васъ дочь! Вполнѣ невѣста, сказали хоромъ гости, любуясь замѣшательствомъ дѣвушки. Она пуще прежняго покраснѣла, еще ниже опустила головку и съ большимъ азартомъ принялась тиранить свой невинный передникъ.

— Неужели вы никогда не гуляете? спросилъ ее блондинъ — какъ это я васъ до сихъ поръ ни разу еще не встрѣтилъ?

Сара молчала.

— Вы не гуляете? повторилъ кавалеръ.

— Нѣтъ, отрѣзала сестра полушопотомъ, не поднимая глазъ.

— Отчего же?

— Такъ.

— Вы читаете что-нибудь?

Сара молчала.

— Книги какія-нибудь читаете?

— Да.

— Какія?

— Сара! приказала мать: — пойди, милая, узнай, готова ли закуска. Сара, вырученная изъ бѣды, не пошла, а побѣжала съ кухню.

— Какая прелестная у васъ дочь! сказалъ блондинъ матеря.

— Какъ для кого… отвѣтила мать лаконически.

Видъ Сары, повидимому, привелъ блондина въ розовое настроеніе. Его сердце до того раскрылось, что взлюбило и меня, брата понравившейся ему дѣвушки.

— Какъ твое имя? спросилъ онъ меня, придвинувъ стулъ свой ко мнѣ, на русскомъ языкѣ, которымъ онъ очень гордился.

— Сруль, отвѣтилъ я.

— Неудобное имя; трудно перевести его на русскій языкъ.

— Зачѣмъ переводить? пусть оно будетъ какъ есть.

— Все какъ-то ловче передъ русскими. Сруль… Сруль… Израиль… никакъ не подберу! Шмерко, напримѣръ, Сергѣи. Іоська — Осипъ, Іона — Іоганъ — ну, а Сруль? Право, не соображу.

— А васъ какъ звать поеврейски? осмѣлился я спросить.

— Поеврейски — Палтнэлъ.

— А порусски какъ это выходитъ?

— Кондратъ.

— Какъ?

— Кондратъ.

— Почему же?

— Вотъ видишь, это имя мнѣ очень нравится: настоящее русское.

— Русскіе меня зовутъ Гришей, объявилъ я въ свою очередь.

— На какомъ же основаніи?

— На томъ основаніи, что если Палтнэлъ — Кондратъ, то Сруль можетъ быть нетолько Гришей, но и Ванькой.

Блондинъ засмѣялся.

— Ты, я вижу, очень неглупый малый. Чувствую, что мы скоро будемъ друзьями.

— Я очень радъ.

— Ты порядочно говоришь порусски. Только ты плохо произносишь. При двухъ буквахъ, ш и ц, необходимо щелкнуть, языкомъ. Я тебя этому научу.

— Благодарю васъ.

— Въ контору когда начнешь ходить учиться?

— Не знаю, право.

— Я скажу твоему отцу, чтобъ не откладывалъ.

— Если отецъ позволитъ, то я готовъ хоть завтра.

— Ну, а книги русскія читаешь?

— Читалъ бы, да не имѣю.

— Я тебѣ дамъ, но за то и ты сослужи мнѣ службу.

— Какую?

— Скажи сестрѣ, что я ее очень люблю.

— У насъ этого нельзя. Лучше какъ-нибудь иначе это устройте.

— Или уговори сестру пойдти съ тобою гулять. Поведи ее мимо конторы, да и дай мнѣ знать. Я выйду, какъ будто нечаянно, и пойду съ вами.

— Хорошо.

Я зналъ, что мать моя — врагъ всякихъ гуляній, а потому смѣло обѣщалъ то, чего мнѣ исполнить никогда не пришлось бы.

Поздно вечеромъ гости разошлись. Отецъ и мать очень ласково и любезно проводили гостей. Блондинъ отыскивалъ глазами Сару, но она упорно засѣла въ кухнѣ и не явилась даже попрощаться съ гостями. Она была дика, какъ всѣ еврейскія дѣвушки тогдашняго времени.

— Ну, женишка же ты выбралъ для дочери! подсмѣивалась, мать.

— Отчего же? спросилъ отецъ. — Чѣмъ нехорошъ? Кажется, красивъ, неглупъ и въ состояніи прокормить жену и дѣтей.

— Онъ скорѣе въ ахтеры и комендіанщики годится, чѣмъ, въ мужья моей дочери.

— Э! воскликнулъ съ досадой отецъ, и махнулъ рукою.

— Сара! спросилъ я сестру, когда родители удалились въ спальню. — Неправда ли, красивъ?

— Кто?

— Да тотъ.

— Кто тотъ?

— Да этотъ, что говорилъ съ тобою.

— Кто его знаетъ. ъ

— Какъ, кто его знаетъ?

— Я его совсѣмъ не видѣла.

— Ну, ужь врешь, не притворлися.

— Ей-богу, Сруликъ, не видѣла.

— Отчего же не посмотрѣла?

— Мнѣ такъ стыдно было, что даже въ глазахъ совсѣмъ темно стало.

— А выйдешь за него, а?

— Это какъ маменькѣ будетъ угодно. Я ничего не знаю.

На другой день, я посѣтилъ новаго моего знакомаго Палтнэля, онъ же и Кондратъ. Онъ жилъ въ уютной, боковой комнаткѣ конторскаго дома. Комнатка была, по тогдашнимъ моимъ понятіямъ, убрана съ большимъ шикомъ. На столикѣ красовалось очень много незнакомыхъ мнѣ бездѣлушекъ, флаконовъ, банокъ, щетокъ и коробочекъ, на этажеркѣ покоилось съ дюжину непереплетенныхъ книгъ. Хозяинъ меня очень ласково принялъ, хотя эта ласковость не была лишена примѣси нѣкоторой покровительственности. Онъ много болталъ и хвасталъ своими познаніями и положеніемъ, а я внимательно слушалъ и, большею частью, отмалчивался, завидуя въ душѣ его развязности и красотѣ. На прощаніи онъ обратился во мнѣ.

— Ну, а книги русскія дать тебѣ?

— Пожалуйста, дайте. Я ихъ очень люблю, но давно не имѣлъ.

— Вотъ тебѣ для начала одна, самая занимательная. Только обращайся съ нею осторожно; у меня дешевыхъ книгъ нѣтъ, все дорогія.

Я, не разсматривая книги, радостно опустилъ ее въ одинъ изъ бездонныхъ кармановъ моего кафтана.

— Кстати, ты куришь?

— Нѣтъ.

— Какъ можно не курить? Всѣ русскіе курятъ.

Онъ поднесъ мнѣ набитую дымящуюся трубку, а самъ закурилъ другую.

— Ну, вотъ такъ, одобрилъ онъ, когда я съ какимъ-то ожесточеніемъ засосалъ горькій дымъ, выѣдавшій мнѣ глаза: — теперь поболтаемъ. Что сестра?

— Ничего.

— Скажи правду: говорила ли она съ тобою обо мнѣ?

— Нѣтъ.

— Неужели нѣтъ?

— Право, нѣтъ.

Меня затошнило отъ дыму. Я сказалъ, что долженъ спѣшить домой и ушелъ, избавившись разомъ и отъ хвастуна, и отъ его трубки. На порогѣ нашего дома меня встрѣтила мать.

— Ты откуда такъ поздно? Гдѣ шляешься по цѣлымъ днямъ? пристала она ко мнѣ.

— Я ходилъ въ контору…

— Это что? перебила меня мать. — Отъ тебя несетъ дымомъ, какъ изъ трубы?

Я смутился. Я зналъ, что курить, въ глазахъ матери, было равносильно смертному грѣху. Я, совралъ.

— Мнѣ въ конторѣ тошно сдѣлалось и меня заставили потянуть немного дыму изъ трубки.

— Славное средство отъ тошноты, нечего сказать!

Я собирался уже пройти мимо, чтобы избавиться отъ дальнѣйшихъ допросовъ матери, осматривавшей меня подозрительными глазами съ головы до ногъ, какъ вдругъ, она безъ церемоніи запустила руку въ мой карманъ.

— Это что тамъ у тебя?

— Книга.

— Какая книга?

— Это русская, конторская.

Мать, между тѣмъ, вытащила и развернула книгу, держа ее вверхъ ногами. Я былъ совершенно спокоенъ. Мать не знала ни аза, слѣдовательно заглянетъ ли она въ книгу или нѣтъ, было